– Это был последний раз. Я больше не смогу его чинить.
– Почему?
– Она чувствует свободу. Птицы должны быть свободными. Или биться в сердце.
Девушка прикасается к груди. Глубоко и долго вдыхает.
– Она сейчас так бьется. Послушай. Словно хочет разбиться.
– Она хочет стать свободной. Но не сможет. А когда поймет эту невозможность, то умрет в тебе.
– И я тоже умру?
– Нет. Если я буду рядом – то нет. Я заменю мертвую птицу на железную.
– И я буду жить? С железной птицей в груди?
– Да.
– А как долго?
– Вечно. Практически. Железные птицы почти никогда не ломаются. А если это и случается, то их легко заменить.
Она подходит к нему близко-близко.
– А тогда… когда ты заменишь мне сердце… я буду… я стану…
– Бессердечной. Ты будешь бессердечной. Как и я.
Она закрывает глаза, веки дрожат.
– Ты сказал: если ты будешь рядом, то тогда я не умру.
– Все верно. Я буду рядом.
– А твое сердце – оно тоже перестало биться?
– Нет, не перестало…
Он отходит от нее и садится за письменный стол.
– Твое тело поизносилось. Не мешало бы его обновить. Я выпишу тебе направление.
– Направление? Куда?
– К костоправу. Он заменит твои кости на титановые конструкции. Они надежнее.
****
Она медленно поднималась по туннелю вверх. В последнее время стало болеть сердце. Гулко ударялось о ребра, словно срывалось с цепи и убегало гепардом в степь. Свет ламп приятно ласкал взор. Естественное солнце планеты почти все время было скрыто тяжелой облачностью. Она часто поднималась на поверхность, чтобы дышать разреженным воздухом огромного пустынного мира.
Запах редкой зеленой травы смешивался с запахом вечной пыли, что покрывала все вокруг. Но они казались сладчайшими. Под землей не было запахов, вкусов, цветов. Она часто лежала, опрокинувшись в редкую траву, и смотрела, как над ней проплывали нескончаемые облака. И думала, думала, думала. О том, как было до нее. Считала вдохи. Мира словно не было. Пространство кончилось. Только она, пыль и облака над ней.
В тоннелях все чаще говорили, что выход скоро закроют. И тогда… она наверное не доживет до этого момента.
Девушка положила руку на грудь. Сердце билось ровно. Нужно сходить к мастеру. Подлатает. Это у него ловко получается. Хотя он и странный. Наверное, он тоже из дышащих воздухом…
… Мне было шестнадцать лет, когда я пришла первый раз к нему на прием… по земным меркам. Я все еще не могла отвыкнуть измерять время годами. Дни, часы и ночи давно утратили свое значение. В туннелях они просто не существовали. Здесь был один нескончаемый день ослепительного мягкого света. День без начала и конца. День без границ. Время, по сути, перестало существовать. Но я все еще упрямо пыталась задать ему пределы. Итак, мне было шестнадцать лет, когда я первый раз пришла на прием к хирургу. Он осмотрел меня очень быстро. Сказал, что с сердечной мышцей все в порядке. Прописал мне укрепляющую терапию. Терапия мне не помогла. Меня от нее тошнило. В один из таких тошнотворных дней, я купила билет на экскурсию по заброшенным туннелям, соединяющим материки. Путепроводы были проложены сквозь воды океана и соединяли материки. Когда-то по ним перемещался огромный поток транспорта. Но после Большого Пожара количество людей резко сократилось. И обслуживать эту гигантскую сеть подводных дорог стало просто некому. Теперь по ним проводились экскурсии. Признаюсь, что прошлое меня интересовало всегда гораздо больше, чем настоящее (которое я не ощущала) и будущее (которого не могло быть ни у кого из нас.) С прошлым все было совершенно иначе. Прошлое – это единственное что у меня было. Я помнила каждый мой день. Но день этот обретал значимость только когда становился вчерашним. (у меня даже были часы, чтобы измерять время!). Я из внутреннего упрямства не хотела избавляться от привычки, привитой мне отцом. Мои родители умерли год назад. Вернее, предпочли умереть. Естественным путем саморазрушения организма. Хотя могли заменить сердца. Отец всегда говорил, что право выбора – это и есть свобода. После Большого Пожара у человечества был выбор – остаться наверху и умереть, или спуститься под землю и попробовать жить. Думаю, это выбор есть и у меня.