– А может ты уже заткнешься, наконец! – сказал я выше на одну октаву, и вилка с макаронами зависла между ртом и тарелкой в руках у Софы.
Стоит сразу сказать, что по натуре я не отличаюсь ни вспыльчивостью, ни хамством. Но, видимо, этот скрипучий голосок, этот въедливый взгляд и допрос с пристрастием стриггерили внутри ту пружину, которая сжималась более 15 лет. Я ненавидел это старого козла и хотел однажды выпустить весь свой гнев, словно джина из волшебной лампы. И даже оказавшись с ним нос к носу, я попросту решил замять беседу, но он не воспользовался шансом разойтись полюбовно.
– Что-что? – переспросил Букс, словно кашляя этими словами.
– Я сказал, что очень опечален тем фактом, что мне не удалось воплотить все фундаментальные знания, которые получил в стенах вашей кормящей матери.
– Ну-ну – сказал он, хлопая меня по плечу, отчего глаза Софы увеличились чуть ли не вдвое, ожидая что-то очень плохое в моем исполнение – Я уверен что в этом только ваша вина. Ну ладно, молодёжь, мне пора. Удачи вам и приятного аппетита.
– И вам всего хорошего, профессор – быстро сориентировалась Софа. Смотря на меня то ли с просьбой заткнуться, то ли с упреком за мою сдержанность.
Когда Букс отошел на безопасное расстояние, я сказал:
– Не смотри ты на меня так, ты и сама знаешь, что он старый хер, каких мало.
– Знаю, милый, но и его понимаю отчасти. Он таким вредным родился, а в среде университета взрастил в себе эти качества на благодатной почве почтения и иерархии. Я это не принимаю, но понимаю. И самое страшное, с годами все больше и больше. Но давай не будем об этом. Cheers.
– Cheers.
И наши бутылочки наконец поцеловались горлышками, как в старые добрые.
*
Остаток дня у Софы был посвящен двум семинарам по творчеству Камю. Я же решил прогуляться по кампусу и парку рядом с ним, чтобы скоротать время пока она освободится.
Я ходил по местам, где провел добрую часть жизни и все удивлялся, что здесь все по-прежнему. Хотя если задуматься, то по-другому и быть не могло. Все эти высокие каменные здания, увитые плющом, все эти скамейки, на которых зафиксированы юношеские признания в любви, брусчатка под ногами, которая была головной болью для девушек на высоких каблуках, все ровно так, как было, когда я покинул это место.
Вокруг студенты бежали на пары, словно сперматозоиды несясь на встречу светлому будущему. Я стоял в противофазе и наслаждался солнцем, которое щедро грело мое нездорово бледное лицо. Если смотреть сквозь время, то я любил это место, этот культ молодости, эти стены, но уже в студенчестве дошел до одной не самой оптимистичной мысли.