Двери в камеру не было, когда я потерял сознание в зале дома Трима и пришел в себя тут, ее не было. Как я попал сюда, я не помнил. Никакого общения с внешним миром у меня не было, и я только мог строить догадки по этому поводу.
Гребаное человеческое сознание, самое страшное, что может быть в одиночестве, это сожаление о прошлом, постоянное и изводящее обе мои личности. Я обвинял себя постоянно, и от этого мое положение становилось совершенно невыносимым.
– Как ты мог, Павел? Как ты мог допустить, что мы оказались тут?
– А что я мог сделать, Парк?
– Ты мог бы уйти из дома Трима, понятно же было, что эти ваши пьяные выходки просто так не закончатся? Вы что думали, если вы напоили великих магов, они вам все простят?
– Да откуда я это мог знать? Я о том, что маги существуют, узнал еще позже, чем ты. Это ты должен был знать, ты ведь общался с ним дольше меня.
– Ах, это, значит, я виноват во всем?
– Да конечно ты, почему ты считаешь, что это я виноват?
– Все, я больше не хочу тебя ни видеть, ни слышать, пошел прочь отсюда!
– Сам уходи, мне идти некуда.
После таких вот ссор я замолкал в глубокой обиде и ненависти на себя самого, эта ссора могла быть бесконечно долгой, так как каждая минута мне тут казалась крайне длительной.
Сегодня утро мало чем отличалось от любого утра минувшей вечности, которые я провел в этой камере. Я с великим трудом дождался, когда стенка напротив начала обретать очертания. Встал, хотел размять затекшее и замерзшее тело, но сил на это не было, и я повалился обратно на грязную шкуру.
– Не выйдет у меня уже голову разбить, Павел.
– Да почему это?
– Сил уже нет, даже просто встать на ноги сил нет. А уж применить такое усилие, чтобы разбежаться, вообще сил нет.
– Я тебе говорил вчера, не трать энергию на огонь. Что ты сказал? Я так согреюсь? Ну что, согрелся?
– Не начинай, что теперь делать? Умирать?
– А что теперь остается? Лежи и жди, принесут хлеб, съешь его и молись, чтобы хватило сил дожить до следующего дня. А может, лучше не ешь, выброси его в окно, так быстрей все закончится.
– А ты, может, и прав, голода я уже практически не ощущаю, выкину я хлеб, как ты и говоришь. Реально еще одна ночь – и я буду свободен.
Хлеб в нише появился, как положено. Я взял его, но сделать то, что я планировал, я был не в состоянии. Хлеб оказался во рту до того, как я успел даже подумать о выполнении плана. Желудок уже привычно отозвался тугой болью на редкое появление пищи.
– За что мне такое мучение? Ну за что? Я не могу даже их прекратить, ну зачем ты сожрал этот хлеб?
– Я ничего не смог сделать, это рефлекс тела.