Взяв на руки малышку, женщина как будто хотела улыбнуться мне, как будто хотела что-то сказать, но я посмотрел ей в глаза, и положил свою правую руку поверх листов. Увидев кольцо, она всё же улыбнулась и унесла ребёнка куда-то на ту сторону аллеи – я даже какое-то время смотрел им вслед. Счастливые люди, они всё понимают, знают, что им нужно для их счастья, они легко принимают отказы, и пробуют, и пробуют, и пробуют, не упуская шансов. У меня так не получалось. Нововведение для меня – это попробовать чечевицу.
– Может, мне и самому следовало бы завести ребёнка? – спрашивал я себя. – Может, мне следовало пофлиртовать с этой женщиной? Может, мне следовало ещё раз сходить на то кладбище или хотя бы послушать песни Король и шут? Ещё вопросы в копилку.
Раздумывая над всем этим, я продолжал считать, машинально, бессознательно, отточенными движениями мысли врезаясь в листы. Я сидел под тем деревом, пока не закончил свою работу за сегодня. Мне оставалось только внести результаты в пару десятков граф и перепечатать три абзаца текста. Остановившись, я удивился: в стенах офиса я вряд ли выполнил к этому времени хотя бы половину работы. Добавив к вопросам, крутящимся в голове, ещё и этот, я поднялся с травы, попытался отряхнуть въевшиеся зелёные пятна с брюк, и отправился дальше, по изъеденным молью тропам к сундуку, внезапно выросшему на моём пути.
Дом – не то место, которое я должен был посетить. Быт – не тот образ жизни, к которому мне следовало вернуться. Свобода – та возможность хотя бы на время отвлечься и отречься от всего, что тебе было приятно и свойственно, несмотря на сложившийся порядок вещей, пугала меня. Лучше, выделять на такие вещи время заранее.
Я вновь отправился на кладбище, уже с конкретной целью, не окрашенной конкретикой. Но я отправился туда не к мёртвым, а к живым людям. Не обращая внимания на яркий солнечный день, на цветущие вдоль могил цветы, я приблизился к небольшому бетонному зданию, к каморке сторожа и уборщика кладбища.
Я узнал её. Узнал некогда осыпавшуюся краской деревянную дверь, узнал некогда расшатанную ржавую щеколду, на месте которой теперь была блестящая новая, узнал скрипучие половицы крыльца, не издавшие ни звука, пока я переминался с ноги на ногу. Я тихонько постучал в дверь, и казалось меня никто не услышал. Даже когда я постучал в стекло, мне открыли не сразу. Тот, невидимый из-за прокопченного стекла человек внутри, приблизился к раме, и стал изучать моё лицо, будто мог его разглядеть. Я приветливо помахал рукой, и лицо отстранилось. На двери щёлкнула щеколда.