Глава 9. Кто хозяин этой глупой красной машинки?
Поговорив с Кати по перстню, Николай Константинович успокоился.
– А я знал, что всё в порядке! – с кряхтением заметил Константин Алексеевич. Разобрать, что он говорит, было сложновато: экс-император увлечённо, как крот, копошился в оттаявшей земле, повернувшись к сыну своей тыловой частью. Эта часть монарха, освещаемая первыми лучами мартовского черноморского солнца, была обтянута красными крестьянскиим штанами. – Эх ты, паникёр. «Что-то случилось, что-то случилось»! – передразнил он сына. – Веселее надо быть, сынок! Бодрее! Передай-ка мне вон тот саженец, Пино Нуар.
– Просто я ночью почти не спал, меня терзали какие-то предчувствия…
– Да что ты мне белый Шардоне суёшь! Вот чумичка бестолковая! Русским языком тебе сказали – Пино Нуар! «Чёрная шишка», чёрная, а не белая! Совсем уже со своими предчувствиями потерялся. Предчувствия у него. Ерунда это всё!
И Константин Алексеевич с ещё большим рвением набросился раскапывать ямки для саженцев винограда.
Николай Константинович задумчиво смотрел на редкие перистые облака, предвещавшие хорошую погоду.
– Понимаешь, отец, у меня так бывает перед каким-то роковым, жизнеопределяющим событием. Интуиция срабатывает, как подушка безопасности на «русско-балте»…
– Ну, пошло-поехало! – закряхтел Константин Алексеевич. – Интуиция, роковые события. Зануда ты, дружок, порядочная! Дай-ка сюда ещё одну Пинушку-Нуарушку. Нет, вы посмотрите на него, теперь Мерло мне пихает. Пинушку давай! Нуарушку! Вот, другое дело.
– У меня интуиция звенела, как сумасшедшая, за несколько часов до рождения Кати; и накануне ухода Василисы. Я тогда тоже не спал, чувствовал, что что-то будет. Каждый раз перед запуском новой модели «русско-балта» не сплю…
– Я тебе, сынок, одно скажу, – распрямился, держась за спину, Константин Алексеевич. Вся его цветастая рубаха была перемазана землёй. Борода, впрочем, тоже. – Ты же вышел на пенсию! У тебя только-только жизнь начинается! Наслаждайся ей! Возьми жизнь за грудки и встряхни как следует, а не про интуицию рассуждай! Ходит тут серьёзный, мрачный, как памятник своему тёзке Николаю Второму. Эх, надо было тебя Афоней назвать, как я хотел! Или, скажем, Баламутом. А что? Прелестное новгородское имя четырнадцатого века. У бабули твоей как раз новгородские корни. Ведь совсем другой характер бы у тебя получился!
Николай Константинович на секунду вообразил, что его зовут Афоней, или, того пуще, Баламутом, и негромко хохотнул. Беспокойные мысли вмиг куда-то подевались.
– Вот так-то! – довольно подвёл итог Константин Алексеевич и направился к дому. – Пойдём-ка чайку с крыжовенным вареньем попьём. Катенькино любимое. И Екатерины Второй, к слову сказать, тоже.