– Там есть телефон. Я позвоню ему.
– Егорушка, зачем? Может, не стоит?
– Он – его сын. Имеет право знать.
– Какая грязь!
Егор с грохотом отодвинул стул и подошёл к окну. Шёл дождь. За взъерошенными кронами деревьев колебались размытые ореолы фонарей.
– Я ведь его любила, – тихо сказала Инна.
– Я знаю.
– Не сердись на него, Егорушка. Он уже искупил свои грехи.
– Он поступил отвратительно – и с тобой, и с нами.
– Не надо, Егор. Он нас слышит. Ещё сорок дней он здесь.
– Пусть слышит! – Егор топнул ногой, как в детстве.
– Он тоже нас любил, сынок. Люди ошибаются.
– Он не раскаивался, мама!
– Откуда ты знаешь?
– Он даже не думал рассказать нам…
– Думал, что я не прощу.
– А ты бы простила?
– Теперь думаю, что да.
Инна подошла к окну и встала рядом. Она едва доставала ему до плеча.
– Я позвоню ему завтра, мама, – сказал Егор и робко обнял мать.
Егор думал, что уснуть будет нелегко, но провалился в забытьё, едва голова коснулась подушки. Спал крепко, без сновидений, и открыл глаза в половине девятого. Мама с Лёлькой легли в родительской спальне, а он притулился на диване в гостиной, которая когда-то служила детской. На паркете оставался темный след – под новый 1996 год Севка уронил там бенгальский огонь. Севка… баб-Катя… теперь папа.
Он взял телефон и вышел на балкон. Бумажка с номером Владимира колола пальцы. Брат… чудны дела твои, Господи, как говорила баб-Катя. Всю жизнь мечтал о брате – и вот он, получи и распишись.
В трубке долго шли колючие гудки, потом что-то щелкнуло, засипело…
– Алло! Алло!
– Алло, – не сразу ответил Егор – странный сухой спазм сдавил горло. – Владимир, здравствуйте. Меня зовут Егор. Андрей Петрович, ваш отец, умер.
«Андрей Петрович, ваш отец». Как странно прозвучало. Ведь он, Андрей Петрович, их отец… Их обоих.
– Умер… отец… умер? – пролепетали на том конце.
– Да. Разбился на машине.
Зачем он это сказал? Может, положить трубку? Если бы вот так позвонили ему, что бы он сказал, сделал, подумал? Ему сообщила мама, и он сразу вцепился в её спасительное тепло, которое тянулось к нему сквозь трубку, а если бы это был кто-то другой – чужой, холодный, официальный?
– Егор, – глухо отозвалась трубка, – вы ведь его сын, да? Простите меня, пожалуйста.
Прощения просит, лицемер! Егор сглотнул гневный комок:
– Да, я его сын.
– Сам бы прекрасно доехал, – Егор никак не мог избавиться от привкуса ярости во рту.
– Егорушка, пожалей его, ведь он тоже отца потерял…
Инна замолчала, боясь, что голос выдаст её. Она чувствовала то же, что и сын – горечь и гнев – и ничего больше, но считала, что должна переубедить Егора. В конце концов, им этот далекий Владимир зла не делал… Он же не просил мать рожать его от чужого мужа? Она невесело усмехнулась своим мыслям.