Вторыми, всегда минута в минуту, появлялись Рагозины. Дядя Витя Рагозин – огромный, косоглазый – хватал меня в медвежьи объятия, обдавая запахом табака и тройного одеколона. Его жена (имени уже не припомню) молодая и смугленькая, вечно как бы смущённая, с виноватой улыбкой совала маме коробку конфет или кастрюлю с мелкими домашними пирожками. Она, как я узнал потом, была бесплодна и очень стыдилась этого. Рагозин, кажется, действительно её любил – сейчас уже не спросишь.
Корнеевы по обыкновению опаздывали. Я терпеть их не мог и втайне надеялся, что они поссорятся и не придут совсем. Но они приходили всегда, даже если ругались вдрызг. Лёнька, по-другому его никогда и не называли, был лодырь и дуропляс, маменькин сынок с пузом и лысиной. Я никогда не понимал, что у них с моим отцом, человеком порядочным и образованным, может быть общего. Его жена Зина, некогда красивая, но донельзя заезженная деревенская баба, говорила много и торопливо, будто оправдываясь, и я быстро от неё уставал. Их сын Вовка, уменьшенная копия Лёньки, без конца капризничал, и я никогда не дружил с ним, хоть и был всего на два года старше.
Уселись за стол. Ели, пили и говорили. Я лениво ковырял вилкой салат, хотя аппетита мне было не занимать – знал, что стоит тарелке опустеть, мама отправит меня играть с Вовкой в другую комнату. «Дай взрослым поговорить», – просила она. Будто я мешал… Говорите себе на здоровье. Всё равно ничего интересного не обсуждаете.
В конце концов, нас с Вовкой всё-таки вытурили из зала («В Петербурге не говорят «зал», – поджимала губы моя бывшая жена). Гость по-хозяйски вывалил мои игрушки из ящика, оклеенного журнальными вырезками, выбрал, что получше, и деловито занялся игрой. Мне оставалось только надеяться, что его пухлые пальцы случайно или из вредности не раздавят что-нибудь стоящее.
Неожиданно голоса за дверью стали громче. Кажется, тётя Зина просила о чём-то Лёньку, в он отвечал в своей обычной манере – хамовато и зло. Вовка даже головы не повернул – ему к такому было не привыкать.
Я приоткрыл дверь и выглянул в зал. Корнеевы стояли у выхода на балкон. Зина едва не плакала. Её нелепая высокая прическа съехала на бок, один чулок сполз гармошкой. Витаминыч визгливо подхихикивал, его Гренадёрша невозмутимо жевала салат. Папа, нахмурившись, встал из-за стола, мама взволнованно сказала что-то Рагозину, чья жена вжалась в стену и испуганно моргала большими глазами.
– Не дури, Лёнька, – прогудел Рагозин.
– Ну пожалуйста, Лёнь, прекрати, ты нарочно, что ли… – скороговоркой сыпала Зина.