Она росла вместе со мной – шумная, весёлая и неуклюжая, как и я. Шея у Штуши так и не поправилась полностью: крупная голова клонилась набок, придавая собаке вид глуповатый и одновременно задумчивый. Он мог ввести в заблуждение кого угодно, только не нас. Штуша была умницей и хитрюгой, причём её лукавство не имело ничего общего с обычными собачьими плутнями. Обманывала она умело и вдохновенно. Некоторые проделки выходили на свет божий спустя месяцы.
«У животных нет мимики», – вычитала я в детской энциклопедии. Когда я открывала калитку, Штуша бросалась ко мне с радостным визгом и широченной, во все сорок два, улыбкой.
Она никогда не выпрашивала еду – вместо этого молча садилась посреди кухни и смотрела в упор печальными бархатными глазами. «Неужели, – говорил её взгляд, – у вас не найдётся для такой замечательной собаки, как я, немного еды? Самый маленький, завалящий кусочек?» Если трюк не удавался, Штуша начинала дрожать. Её трясло, как в лихорадке, и всем своим видом она показывала: ещё минута без лакомства – и её уже не спасти. Когда мы привыкли к гипнозу и дрожи, наша гениальная питомица изобрела третий способ воздействия. Она вздыхала. Глубоко, почти по-человечески, заставляя нас вздрагивать.
Первым обычно сдавался папа. По сложной траектории прямо в пасть очаровательной попрошайке летел кусочек сыра. «Собаку со стола не кормить!» – строго командовала мама. «Я уронил», – оправдывался папа. «Мне не жалко, но это ей вредно». Через минуту мама забывала о своих принципах, расплываясь под жаркими лучами собачьего взгляда.
Я заходила ещё дальше: мы со Штушей, забравшись за оттоманку, жевали яблоко – одно на двоих. Потом собака самозабвенно слизывала сок с моего лица. «Это негигиенично! – ужасалась мама. – Она же во дворе бегает!» Мы почтительно кивали и начинали сызнова, прячась получше.
«Штуша-Кутуша – страшный зверь», – напевал папа, любовно наглаживая замшевое брюшко. Собака жмурилась и толкала его мокрым носом в ладонь: давай, мол, ещё, не ленись, хозяин. Иногда мне кажется, что эта сцена – первое в моей жизни воспоминание.
Хозяином Штуша по праву считала папу, слушалась маму, а любила меня. Все мы легко помещались в собачьем сердце, но я в её представлениях была кем-то вроде глупого щеночка, которого нужно оберегать.
В те годы мы не жили, а выживали. Папа работал на заводе, пытаясь справиться с учёбой на вечернем, мама преподавала химию в Каверинской школе. Родители маминых учеников, зная о нашем положении, иногда приносили продукты. Мама не отказывалась. Вместо дамской сумки она ходила на работу с пухлым папиным портфелем, в который стыдливо засовывала подношения.