Мама не протестовала. Она очень изменилась за тот страшный год. Я никогда не видела её такой, даже после смерти бабушки. Мама ходила, как автомат, и по ночам лежала с открытыми глазами. Однажды она сказала папе:
– Наверное, так себя чувствовали блокадники. Но у них хотя бы была вера в то, что их освободят.
С апреля по октябрь папа, загорелый до черноты, копался в земле и разводил кроликов в Неудобье. К зиме у нас набралась целая морозилка крольчатины. Мне нисколько не было жалко милых ушастиков – голод оказался страшнее.
Будучи подростком, я постоянно хотела есть. Помню, как моя соседка по парте, Сашка Аникеева, сделала из трёх бутербродов один, оставив лишний хлеб внутри парты. Улучив минуту, когда в классе никого не было, я съела его. Он был свежий и головокружительно пах копчёной колбасой…
Той зимой, когда мы ели крольчатину, на мамин завод заявилась Костяная Морда: под Новый год умер от истощения отец двоих детей.
– Зачем ты защищала диссертацию? – спросила я маму, давясь вареным горохом. – Аникеевы работают на рынке и прекрасно едят. А мы жрём горох, который сушила твоя мама двадцать лет назад.
– Не хочешь – не ешь, – мама отвернулась. Её плечи вздрагивали.
К лету дальние родственники мамы устроили меня на работу: по выходным я торговала мороженым и пивом с лотка на колёсиках в центре города. Тогда никого не интересовало, сколько мне лет.
Однажды подскочили двое. Я даже не поняла, откуда взялись: просто выросли из-под земли на людной улице. Один пристроился сбоку и ткнул в ребро холодным железом, другой больно вцепился в волосы:
– Гони тележку.
Это было самое страшное – потерять товар. Мама и папа с его грошовыми кроликами не расплатились бы. Интересно, подумала я, а если меня сейчас убьют – с родителей спросят за пиво и мороженое? Наверное, да. Для этих людей причины не важны.
Но мой ангел-хранитель оказался расторопнее, чем я думала. От равнодушного встречного потока отделился крепкий мужчина в плаще:
– Девка, проблемы?
Я мотнула головой, но он уже оценил ситуацию: откинул того, что с ножом, молниеносной зуботычиной (я тогда поняла, почему она так называется, он именно что ткнул кулаком), потом резко присел и двинул второго в живот. Подтолкнул мне тележку:
– Двигай отсюда, девка!
Я рванула прочь: тележка громыхала по бугристому асфальту, по лицу струился едкий пот. У вокзала я остановилась в тени, достала из тележки ледяной брусочек мороженого и приложила ко лбу.
Я приехала в Неудобье поздней осенью. Вышла из электрички – посыпал снег. Папа ждал меня на платформе, даже не пытаясь заслониться от ветра. Острая крупа секла его небритые впалые щёки.