Мы живём не в деревне, как можно было бы подумать, а в садоводстве «Скороход», и Светлов – председатель «всей этой музыки». За те семь лет, что прошли с его первого избрания, он успел сколотить небольшой капиталец, обзавестись скотиной и… нами.
Маму он встретил на вокзале в Питере, где она по вечерам убирала мусор, отработав день в школе. Она как раз остановилась возле края платформы, раздумывая, не шагнуть ли вниз, когда электричка подойдёт ближе, но у вокзала поезда замедляли ход, и мама боялась остаться калекой.
Светлов тронул её за плечо – не робко, а по-хозяйски, и почему-то маме это понравилось. Они встретились в начале марта, а первого мая мы переезжали на грузовике в «Скороход». В кабине нас было пятеро: водитель, Светлов, мама с Иркой на руках и я. Перед постами ГАИ Светлов толкал меня в бок, и я пригибалась, чтобы меня не заметили инспекторы.
Нашу квартиру пришлось продать, чтобы расплатиться с отцовскими кредиторами и сделать дом Светлова пригодным для жизни.
Однажды Ирка спросила, помню ли я отца. Я закрыла глаза и легко представила пушистые усы, что щекотали меня перед отходом ко сну, и жёлтые от табака пальцы. Остальное расплывалось, как на экране старого телевизора. Зимой 1995 года папа не вернулся с работы домой, а наутро, спускаясь по чёрной лестнице, мама споткнулась о его окоченевшие ноги. Бабушка говорила, что отца убили из-за меховой шапки, но мама, возможно, знала больше.
Потом были похороны – их я вряд ли когда-нибудь забуду. В квартире толпились чужие шумные люди: одни пили водку, другие – сердечные капли. В крематории бабушка подталкивала меня к гробу: «Поцелуй папу на прощание», пока я не завизжала. Мама взяла меня за руку и отвела в сторону: «Не надо, маленькая она ещё».
Меня знобит. Синие тени скользят по глупой оленьей морде – это ветер качает яблони во дворе. Мне страшно.
Ступени лестницы ноют под ногами. Я собираюсь войти в комнату Синей Бороды, но краем глаза замечаю движение за приоткрытой кухонной дверью. Мама стоит в темноте, и холодный лунный луч высвечивает белую сорочку.
– Мама, тебе не холодно?
Она оборачивается, и я её с трудом узнаю. Что-то чужое, потустороннее есть в бледном лице.
– Мамочка, – шепчу я в испуге. – Мамочка.
– Тебе нехорошо?
– Кажется, температура поднимается…
– Сейчас, малыш. Минуточку.
Щелкает выключатель, вспыхивает лампочка, мама роется в коробке с лекарствами. Я щурюсь на свет, но успеваю заметить, что лицо у мамы мокрое, и одна щека краснее другой. Почувствовав мой взгляд, она поспешно отворачивается.
В школу мы не ходим – до ближайшей полчаса ходьбы по снежной целине и пятнадцать минут на электричке, и Светлов считает это бесполезной тратой времени. Мама учит нас сама: она закончила Институт культуры, знает два языка и несколько лет преподавала французский в школе.