В ту дверь проходить? Вы не скажете по секрету, Паша, ну, который сгорел, он там? А, вам нельзя это обсуждать… Простите. Закурить точно нельзя? У нас на Комсомольской говорили, что лучшее средство в любой ситуации – выкурить сигу. Ну, сигарету. Всё-всё, поняла, извините. Иду.
Можно вас кое о чём попросить? Если у вас тут вдруг зациклено всё, если задумаете меня обратно возвращать… можно мне снова туда… ну, на Комсомольскую? Напротив Иоанна Милостивого…
Комната жарко натоплена. Мама читает вслух, и мы с Иркой, уютно подоткнув одеяла, лежим в кроватях. Я разглядываю вышитого крестом оленя, висящего над моим изголовьем.
– Пора спать, – мама захлопывает книгу и касается прохладной ладонью моего лба. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – гнусавлю я, хотя на самом деле мне очень жарко. Не подавая виду, я только глубже зарываюсь в одеяло, представляя, что это сугроб.
– Ладно, спи. Если станет хуже – обязательно разбуди. Слышишь? – мама гладит меня по волосам.
Она наклоняется для поцелуя, и я чувствую, как сквозь аромат дешёвого шампуня пробивается запах пота и коровника. Теперь мы все так пахнем.
Мама переходит к Иркиной постели: поправляет подушку и одеяло, щупает лоб. У сестры жара нет, и мама облегчённо вздыхает – с двумя больными ей было бы куда сложнее.
– Спокойной ночи, девочки, – говорит мама и протягивает руку к выключателю.
В зеркале мелькает её лицо. Кажется, мама совсем не хочет уходить из этой комнаты, где тепло, спокойно и безопасно. «Тырык», – щёлкает выключатель, и лампочка под потолком гаснет. Я закрываю глаза, но ещё некоторое время вижу под веками кудрявый волосок нити накаливания.
Скрипят ступеньки. Лязгает задвижка на входной двери, хлопает дверь родительской спальни. Иногда мне кажется, что это комната Синей Бороды, и больше мама оттуда не выйдет.
Всё изменилось всего-то два года назад – целых два года! Ирка, конечно, ничего не помнит: для неё отчим, которого мы должны называть папой, а иногда даже папочкой, существовал всегда. Может быть, именно поэтому к ней он относится лучше, чем ко мне.
Фамилия отчима – Светлов, но из светлого у него только неряшливые седые лохмы. Не помню его довольным, вечно сердит, и разозлить его может что угодно: скрипучая половица, лужица талой воды, натёкшей с ботинок, подгоревший ломтик картошки в тарелке. Зимой он целыми днями сидит перед телевизором, пока мама мечется между кухней и пуней – так он называет крытый двор. Мама не любит деревенских слов, ей даже слово «мусорка» режет слух, но выбирать не приходится.