редстоит еще два дня одиночества, не будет дома, жены, детей.
Мне хотелось ответить так же: "Добрый Дэ-эн-эн", растянув мягко "н", но я боялся что-то нарушить в этой мелодии, пустить петуха. "Ты глух, нет у тебя слуха". Но слух у меня был, только внутренний, запрятанный в душу, выбраться, не исказившись, не мог. Не получалось у меня так же мелодично, достойно ответить на пожелания "Доброго Дня", я лишь кивал в знак согласия: "Да, господа, – мысленно говорил я, – день, и вправду, обещает быть добрым!"
Я шел быстрым шагом, выгоняя из себя сахар, навстречу потоку, спешащему ранним утром на привокзальную площадь на поезда и автобусы, слушал пожелания доброго дня и специально подбирал свой маршрут, чтобы попасть в гущу потока, в самый ее пик. Пожелания доброго дня относились именно ко мне, потому как шел навстречу толпе, нас, шедших в этом направлении, было не много, желали доброго дня именно нам, попутчику ведь не всегда станут говорить: "Добрый Дэ-эн-эн!" Попутчик идет себе, да и идет, чего его отвлекать пожеланиями.
Эта мелодия в исполнении подебрадчан, являлась увертюрой к каждому дню, прожитому в Чехии, звучала во мне протяжным напевом, поднимала над самим собой и над толпой. "Увертюра", звучавшая во мне, стоила того, чтобы проснуться до рассвета. Она включала в себя и момент пробуждения, когда я, крадучись, дабы не будить жену, выходил из номера гостиницы. В этом месте звучание должно быть вкрадчивым, кротким, если, конечно, я сумею когда-нибудь ее передать. Включало в себя и то, что смотрел на электронные часы у входа в гостиницу. Ритм чуточку меняется, вздрагивает. Шесть утра! Успокаивается. "Утро красит нежным светом…" Также включало и то, что солнца еще не было, оно вот-вот появится из-за памятника Йиржи Подебрадскому, первому королю чехов. И через некоторое время будет освещать и памятник Томаша Масарика – первого президента Чехии. Я видел символику в том, что солнце поднималось за памятником первому королю Чехии. Не самых «высоких» кровей, по сути, простолюдин, волевой и храбрый, умеющий всех примирить Йиржи, встав на престол, пообещал не передавать трон по наследству.
–2-
Женщину с пучком соломы я встретил недалеко от памятника. Солнце уже висело над памятником, и вся площадь, мощенная булыжником, светилась под его лучами.
Она стояла будто бы в раздумье; переходить ли площадь? Была молода телом и старовата лицом, тщательно скрытыми морщинами, явной печатью тревожащей ее старости. Молодость тела, словно ретушировала, сглаживала старость ее лица.
Я прошел мимо, не понял, что меня вдруг остановило, заставило оглянуться; слово непонятное "Фиби", или яркий, лучистый взгляд ее старушечьих глаз, пролившийся явно откуда-то из моей молодости.