Возмущение во мне забурлило настолько, что я даже о схеме забыл, а Абдразяков снова, разделавшись с очередным этапом объяснения работы этой схемы, всё тем же ироничным тоном поинтересовался:
– А теперь вам ясно, товарищ курсант? – он опять смотрел в мою сторону так, будто я мешал ему продвигаться дальше вдоль этой чертовой схемы.
Бурление во мне нарастало, но выступать курсанту против подполковника, вдобавок чрезвычайно самоуверенного, да еще против того, кто потом станет принимать у него зачёт, это как на танк с игрушечным пистолетом…
Я сдерживал себя из последних сил. В голове вертелась уже не злополучная схема, а всякие бредовые идеи. Проскакивали даже отчаянные мысли, например, встать сейчас и при всех набить ему морду. Когда-то, еще до училища, мы в оскорбительных для нас ситуациях так и поступали! Только кровь смывала любой позор! Да мало ли чего, тогда вертелось в моей голове! Она закипала от новых неопределённостей и возмущения!
Видимо, Абдразяков этого не понял. Но это был его, а не мой больной вопрос. Потому он, перейдя к новому участку схемы, снова выразительно поглядел на меня, приостановив объяснение:
– Ну, а теперь вам понятно, товарищ курсант? – произнёс он с обидной для меня и уже отработанной им ироничной интонацией.
Возможно бы, всё опять обошлось, но кое-кто из моих товарищей обернулся ко мне с насмешливой улыбкой, поддерживая тем самым явное издевательство надо мной. Я стараниями Абдразякова вдруг сделался для всех частью потехи нашего самоуверенного шутника-подполковника.
И я не сдержал себя. Я не выдержал!
Я поднялся с места, но молчал. Я держал паузу до тех пор, пока не увидел, что Абдразяков на моё несанкционированное действие остановился, словно вкопанный, и буквально переполнился нескрываемым удивлением. Только после этого я, чеканя каждое слово, под удивленные взгляды своего взвода, произнёс так, будто сам почувствовал себя разогнавшимся для наступления танком:
– Товарищ подполковник! Я прошу вас в таком тоне больше мою фамилию не упоминать!
Аудиторию раздавила тишина. Это я хорошо помню. И частью этой тишины и общего удивления в широко раскрытых глазах моих товарищей стало чрезвычайное замешательство Абдразякова. Это я тоже помню!
Он оторопел и не мог вымолвить ни одного слова. Он, всегда чрезвычайно самоуверенный, некоторое время представлял собой полное смятение чувств и замешательство. Ещё бы! Вдруг на него при всех попёр какой-то курсант-недоумок!
Я же, закончив фразу, самостоятельно сел на своё место и под столом крепко сжал в замок ладони, которые стали предательски трястись от возбуждения.