— Я не буду снимать трусы при нём! — в ужасе воскликнул Герман, показывая на Костю.
— А вдруг гангрена начнётся? Задницу тебе отрежут, и будешь, как Кощей, костями греметь, — обрисовала я ему перспективы. Стращать я мастер. — Девки клевать перестанут, — и обратилась к Косте: — А ты пока можешь Дружка выгулять.
Маркелов хохотнул сквозь слёзы:
— Так он за этим к тебе и пришёл — дружка выгулять?
Я лягнула его по укушенному месту, и он завопил, как под пытками.
— Поговори мне ещё. Шутник нашёлся, — пригрозила ему.
Дружок многообещающе зарычал и приготовился снова наброситься на жертву.
— Дружок, фу! Не тронь каку! — скомандовала я.
Костя наотрез отказался уходить.
— Я пришёл поговорить с тобой о нас и застал тебя с этим… — процедил он.
— Ты. Меня. Бросил! — отчеканила я. — Тебе ли меня осуждать?
— Скажи, у тебя с ним что-то было?
— Да как ты смеешь спрашивать?! — кажись, кое-кто довёл меня. — Я, в отличие от некоторых, не настолько сошла с ума от одиночества, чтобы прыгать на всё, что движется в мою сторону!
— Э-э, я вообще-то ещё тут, — напомнил Герман, зажатый в углу скалящимся Дружком.
Я храбро преодолела боль, каким-то чудом поднялась на ноги и увела Дружка в ванную. Выгуляю сама. Позже. Когда разберусь с козлами.
Создатель! Где же я так нагрешила, что ко мне липнут одни… хм-гм.
Пока я обрабатывала в *опу раненого Маркелова, он стонал и извивался, будто его пытают раскалённым железом. Укушенная ягодица у него опухла и налилась брусникой.
— Я, конечно, не хочу тебя пугать, но… — я коварно выдержала драматическую паузу. — Дела у тебя плохи.
— Что? — встрепенулся он. — Что там?
— Дружок откусил тебе кусочек задницы… — нагнела ужаса я. — Но ты не переживай. Вот свожу его погулять и, может быть, удастся выковырять пропажу из фекалий.
Маркелов взвыл. То ли от осознания, что кусочек его раскрасивой плоти сейчас путешествует по Дружковым кишкам, то ли от ужаса перед физическим несовершенством. Кому он такой покусанный нужен-то?
Мне ни капельки его не жаль. Когда Герман с приятелем скрутили меня и натыкали носом в облитый машинным маслом сугроб, им было по фигу, что мне больно, что мой пуховик безнадёжно испачкался. И, главное, ни за что ни про что! И вот, спустя два года, я отомстила. Кайф!
Смотрю вот на голую истерзанную Маркеловскую задницу, сижу аки госпожа над рабом и орудую. Чуть в сторонке за мной зорко следит Костя. Нервничает.
Потешная, должно быть, картина.
— Надо в больницу, — констатировала я. — Но сначала я выгуляю пса.
— Я с тобой, — сказал Костя.
— Пф! Сдался ты мне! Когда надо, тебя не допросишься, а когда не надо… — и я махнула рукой. Нечего мне перед всякими свиньями бисер рассыпать. Вот была бы я криворукой фермершей-рукодельницей — тогда другое дело.