Я хорошо знаю это, сама в детстве смеялась над такими понаехавшими. Поэтому не собираюсь пренебрегать местными правилами — но для начала их надо хотя бы вспомнить. У меня нет желания нарочно зарываться, дразнить народ своими привычками, специально тыкать в глаза, что отвыкла жить, как они. По крайней мере, поначалу. Если мне не станет слишком скучно.
С этой мыслью я подхожу к крыльцу, поднимаю голову вверх и не могу сдержать улыбку, разглядывая этот странный дом, чем только ни успевший побывать. Когда-то именно здесь находились мои ясли — я хорошо помню, как нас кормили какой-то баландой на большой застеклённой террасе, от которой сейчас откалывается последняя плитка. Это начиналось на границе весны и лета — мы выходили на завтрак в одних трусах, чтобы принимать солнечные ванные, а я всегда жутко стеснялась.
Мне казалось очень странным, что мы должны есть почти голыми, и в знак протеста я громко ревела во весь голос. Взрослые сердились и кричали: «Чего верещишь? Хочешь стать рахитом?»
«Рахит» звучал очень страшно, заставляя меня смиряться со своей участью. В ответ на эти угрозы я жалась на табуретке, пытаясь хоть немного прикрыться руками. Нянечки, помнится, вечно смеялись: «И что ты там прикрываешь? Там и прикрывать-то нечего! А ну-ка сядь ровно!» И с чувством ужасного стыда я опускала ладони на колени, думая, что после таких-то мук Рахит за мной точно не явится.
Стараясь сдержать усмешку, я тащу бедный чемодан вверх по стертым ступеням, думая, что теперь для меня не проблема выйти к завтраку не только в одних трусах, но и вовсе без них. Как смешно всё выходит — от нас требуют совершить что-то, когда это вызывает ужас, и запрещают делать то же самое, когда оно дается легко.
Здесь же, в этом сумрачном коридоре, в окошке одного из кабинетов, я получала свой первый паспорт — после того как детсад неожиданно переделали под госслужбу. Одного взгляда на дверь, обитую темно-коричневым дерматином, хватает, чтобы вспомнить все — и то, что я была одета в самый свой нарядный сарафан в вишенку, и что считала этот документ наиважнейшим в жизни.
С тех пор у меня было много документов и удостоверений — загранпаспорта, пропуски, беджи и аккредитации, открывающие дверь туда, куда пускали далеко не всех. Но так волноваться, как в день поучения паспорта — документа, по которому я становлюсь взрослой, — у меня больше не получалось. Со временем все самое необычное становится каждодневным и обыденным. И кто знает, хорошо это или плохо.
Я медленно поднимаюсь на второй этаж. Мой бедный чемодан стонет и хрипит почти человеческим голосом, ритмично ударяясь колёсами о каждую ступеньку. Как обычно бывает в таких заведениях, нужный кабинет находится в самом дальнем углу, ещё и за большой деревянной ширмой, на которой вывешены образцы заявлений и бланков. Несмотря на ранний час — для меня ранний, — возле дверей уже собрались шустрые дамочки преклонного возраста, оживлённо обсуждающие что-то между собой. Не проходит и двух минут, как мне сообщают, что нужного мне секретаря нет, специальный бланк для заявления мне не дадут, приемный день по такому вопросу — четверг, да и то не каждый, а каждую вторую неделю месяца. А в прошлый раз по моему вопросу и вовсе не принимали.