Тебе 64. Ты сидишь за кухонным столом в обветшалом бабушкином доме. Ты приехал вчера вместе с племянником жены. Вместе вы ловко бросали землю и ставили оградку. В соседней комнате стоит небольшой гроб. Ты очень стараешься не думать о нем. Ты рисуешь. Руки немного трусит, но ты, напрягая память и воображение, выводишь плавные линии. Портишь лист за листом до тех пор, пока не понимаешь, что это оно. Остаток ночи плачешь. Скульптура будет готова к сороковому дню. Среди голубеньких крестов сельского кладбища она будет белой вороной. Удивительно прекрасной белой вороной.
Ты идешь по мягкой траве. Каждый шаг дается с трудом, но тебе нравится гулять в парке, что набирал силу на месте старого лютеранского кладбища. Ты еще никому не сказал, но сам чувствуешь, что наслаждаешься солнцем последние деньки. Тебе 86 лет. Ты думаешь. Много думаешь. А последнее время все больше об ангеле. О старом и новом. И о Вене Пророке. И о том, что ты умрешь, и некому будет обрызгать твоего ангела против плесени. И цветы возложить будет некому. Только на закате понимаешь истинную причину того, почему много лет ходил к старому ангелу. Смеешься над собственной глупостью и детскостью. Думаешь о том, что глупо играть в сделки с Богом. Думаешь о Боге. Думаешь, что всегда верил. Всегда верил и просто боялся в этом признаться. Даже самому себе боялся. Кажешься себе очень никчемным и маленьким. Думаешь, как жалко понять все только перед самой смертью. Надеешься, что Бог знает, что истинно ты никому и никогда не желал зла. Вспоминаешь грехи. Много. Слишком много. А стыдно все больше за себя в пятнадцать, спускающего штаны над могилой. Заранее прощаешь мальчишек, если тоже самое будет с тобой. И снова о своем ангеле. Но уже не о каменном.