На войне страшно тогда, когда в первый раз вступаешь в бой. Затем так же страшно бывает, когда возвращаешься после ранения из госпиталя на фронт. А в остальное время привыкаешь ко всему и просто воюешь. Никто не думает, что выйдет из этой кровавой мясорубки живым. Бывало, пули свистят над головой, снаряды рвутся рядом, а ты обедаешь. Нельзя медлить – пища остынет!
Когда попал в первый раз под обстрел немецкой артиллерии, стоял на посту. По уставу, часовому нельзя самовольно покидать пост. Но ведь можно же прилечь, чтобы защититься от взрывов. А я стоял как вкопанный! Снаряды пролетали со свистом или взрывались где-то рядом. Вдруг грохнуло совсем рядом, и на меня упало что-то тяжелое. Успел подумать: все, конец! Нет, смотрю, живой еще, но не могу шевельнутся. Оказывается, завалило землей по горло, и я так и застыл в положении «смирно!» на своем посту. Вскоре откопали свои. Смотрю – ни единой царапинки! Командир похвалил даже: «Молодец! Не покинул пост!» А я-то просто остолбенел от страха!
Пережитый ужас пошел на пользу, я начал привыкать к войне. Хотя привыкнуть к этому нельзя. Но деваться-то некуда – в тебя стреляют, и ты стреляешь. Естественно, не очень-то приятно, когда по тебе стреляют, и пули свистят у виска, иногда звякнув по каске. Когда фашисты ведут интенсивный огонь, не давая опомниться и поднять голову, то прилипаешь к мерзлой земле со всей силой, и она кажется тебе такой теплой, мягкой. И хочется войти в эту землю, слиться с нею в единое целое и навеки избавиться от этих мучений, сотворенных самими людьми.
Я видел, как утром тяжелые грузовые машины, заполненные молодыми солдатами, уезжали вперед. И видел, как вечером возвращались эти грузовики обратно. Они были загружены трупами солдат, и кровь стекала из кузова на землю, на колеса. А колеса крутились и смешивали людскую кровь с дорожной грязью, и это кровавое месиво выбрасывалось на несколько метров вокруг, когда машина буксовала от натуги. От ужаса чуть не терял сознание. Конечно, никто не хотел умирать, но и никто, наверное, думать не мог, что вернется домой живым из этого ада.
Не могу забыть самую первую смерть, которую видел на этой войне. Немцы наступали. Мы залегли в траншеях и отстреливались. Рядом лежал Саша, совсем молодой русский парень, и стрелял из винтовки. «Во, попал!» – вдруг воскликнул он радостно. Кажется, его пуля сразила фашиста. И тут же дико вскрикнув от боли, юный солдат перевернулся на бок. Я бросился к нему, поднял его голову. Он смотрел на меня широко раскрытыми синими глазами и шептал: «Асанбай… Асанбай!» Кровь текла ручейком, автоматная очередь полоснула его по груди. Держа его голову на руках, я неотрывно смотрел ему в глаза и растерянно бормотал: «Саш! Сашенька!». Он вздрогнул и помер! После боя похоронили, как могли. Его голос до сих пор иногда звучит в ушах. Что хотел сказать этим юнец, который не хотел умирать, не верил в свою смерть?