Счёт и спина, спина и счёт.
Мамы больше нет рядом, но голос остался — в голове, в душе, в сердце. Хотя какая теперь разница. Я сменила место жительства, приехав сюда — к морю.
О сольной карьере пришлось забыть, её не ищут далеко от столиц, но мне тут лучше. Спокойней. И потом, меня тут никто не знал. Это определённо плюс.
Строишь себя на пустом месте. Начинаешь жить заново. И на белом, чистом листе бумаги вырисовывается одна единственная буква «Я». Какой она будет, зависит только от меня самой.
***
Я сидела за своим столом, тупо уставившись на инструмент, когда в класс вошёл он. И он тоже решил, что я ученица.
А я млела от звука его голоса, в котором слышались нервные нотки раздражения.
Я слышу всё. У меня абсолютный слух, помноженный на годы тренировки. Я умею слышать непроизнесённое и недосказанное. Я умею чувствовать людей. Да, всё именно так, несмотря на то, что мне всего двадцать.
Во мне проснулась собственница.
Но этот шикарный мужчина был почти женат, и почти принадлежал другой.
Я согласилась поехать с ним и играть на рояле весь вечер даже не потому, что он попросил и пообещал хорошие деньги. Я хотела увидеть ту счастливицу, «почти» обладательницу такого мужчины.
Концертное платье у меня, конечно же, наличествовало, но везти этого денди домой, в беспорядок моей скромной съёмной комнаты не хотелось. А потому я сказала, что надеть мне нечего.
Вот с магазина мы и начали.
Он сидел на диване, курил, пил кофе, принесённый одной из продавщиц, а я надевала одно платье за другим, выходила к нему. Он меня оглядывал, и всё повторялось по-новой.
Я устала от бесконечных примерок. Но он выбрал. Нет, совсем не то, что выбрала бы я. Но он хозяин положения, и вообще, в такой день, конечно же, я согласилась с его выбором. С туфлями не согласилась, попросила заменить их на босоножки. Сослалась на то, что туфли не так удобны, а мне нужно чувствовать педали инструмента.
Он согласился.
Он поверил мне на слово, что я умею играть. В моём классе стояло фортепьяно. Но он не интересовался, как я играю, просто поверил. Странно, его внешность не говорила об излишней доверчивости.
Затем я попала в парикмахерскую, где из меня сделали леди. Что получилось очень прилично, сказали его глаза, лишь на мгновение сверкнувшие удивлением и восхищением одновременно.
Затем мы прибыли в зал. Торжество ещё не началось, но многочисленные гости рассматривали картины. Её картины.
Он провёл меня к роялю, вернулся за цветами, лежащими в багажнике его автомобиля. Затем цветы заняли своё место в зале в огромной, высокой прозрачной вазе. Тут всё имело своё место. Каждая деталь, каждый человек, что бы он ни делал, являлся частью общей картины, живой картины. Даже море. Оно, великое, тоже было продуманной деталью.