Громкий треск разрыва! Яркая, ослепительная вспышка! Б-ба-ба-ах!!!
Это рвануло заложенное на подоконнике взрывное устройство. Лишь на миг озарился рушащийся кабинет.
И всё погрузилось в кромешный мрак.
Сцена 16. ЭПИЛОГ
Фасмер стоит один. Большие круглые очки с толстыми стёклами делают его глаза огромными и… почему-то безжизненными.
Сзади Фасмера, начинаясь по разным сторонам сцены, – уходящие вглубь, словно две дороги, два огромных экрана. На них – калейдоскоп событий: революционных, военных, имперских, советских и т.д. Документальные кадры сменяют друг друга хаотично, идёт мелькание истории, винегрет узнаваемых лиц и действий. Хаотично звучат топот коней и рычание танков, звон сабель и артиллерийская канонада.
Фасмер: – Итак, мы взорвали Словарь. Вернее, взорвали окно кабинета, опалив часть книг…, были и разрушения. Генрих Брайер написал докладную, я – объяснительную. Всё получилось отлично: никто не усомнился, что в окно кабинета попала американская авиабомба. И мы, и Маргарита Вольтнер на каждом шагу говорили: библиотека и словарная картотека погибли. Меня вызвал к себе доктор Геббельс. Но разговора не получилось, он был занят: русские наступали по всем фронтам. Потому аудиенция прошла не более трёх минут. Я лишь сказал, что работа над словарём прервана бомбардировкой и для продолжения, для восстановления словаря необходимо выехать в Швецию. Геббельс отказался подписать необходимые бумаги на выезд, спросил: не сомневаюсь ли я в победе Великого Рейха….
Ещё целый год я вынужден был находиться вдали от своей библиотеки, от картотеки, делая вид, что напряжённо работаю. Ведь было понятно: гитлеровской Германии приходит конец. Русские полны решимости взять Берлин. Потом, когда так и случилось, когда утряслась военная канонада, я сумел оформить выездные документы и, как частное лицо выбрался из страны.
Выбрался на свободу, на воздух!
…Прибыл в Швецию, предвкушая новую встречу со своей спасённой библиотекой, желая продолжить работу над истинным этимологическим словарём, а не над геббельсовской подделкой.
Кроме того, я ведь был очень болен, истощён. Глаза почти ничего не видели. Я надеялся на поправку. Надеялся, что моя неласковая судьба уже отпустила меня, что всё невзгодное остаётся позади.
Стокгольм встретил меня ленивым утренним солнцем. Директор Русского института Нильссон благодушно распростёр объятия. «Приветствую, дорогой Макс, – пропел он приятным тенорком, – как я рад Вас видеть! Вы, видимо, решили лично привести свою библиотеку…?». Вот тут сердце у меня упало. Выяснилось, что груз не доставлен. Мы ещё надеялись, что эта потеря связана с войной, с бомбёжками железной дороги, с обычной чиновничьей путаницей, но… . Поиски и запросы ни к чему не привели. Библиотека и картотека исчезли.