Это если огнём душу мне спалить,
То и пепла ты будешь частью.
Это если тебя называют тьмой,
Значит свету не зваться светом.
Если хочешь ты, остаюсь с тобой,
Не боясь предстать пред ответом.
Но не хочешь ты и, наверно, прав.
Ты не змей, да и я не Ева.
Только пальцы сжимаю опять в кулак,
Проклиная тебя и веру.
Только ты всё равно остаёшься мне…
Я тебя научу прощаться
С этой болью, имя которой – гнев,
И не смей никогда сдаваться!
С этой болью, имя которой – боль,
Ты, я знаю, можешь быть сильным.
Не кричи, когда повторяю «мой»,
О тебе с древних пор просила.
Богом я прощена, и простил Адам.
Оставайся со мной, любимый.
Я тебя никогда теперь не предам.
Я – ребро,
Но Адаму ребро,
А тебе я – сила.
Я в Касьянов день разведу костры, пусть горят огнём неуёмных душ. Ты была сестрой – больше нет сестры, только ветки рук и немая глушь. Только неба щит да лазурный меч, под ногами – ночь плачет янтарём. Твоя боль утихла и стала легче, а теперь – горишь и сама огнём.
Пусть снега сметут угольки с ресниц, белый пепел с плеч звездопадом вниз. И теперь ты – клин перелётных птиц, пред которым падать и падать ниц.
А моя коса рассекает ночь, этот воздух хлад и дрожит в руках. Ты была – невеста, подруга, дочь. А теперь ты мой постоянный страх… Страх забыть долги и отринуть боль, изувечить жизнь и продать за грош. Вот и жгу костры да по кругу соль. Вот и жду опять, что ко мне придёшь.
Я в Касьянов день разведу костры, пусть горят, сжигают немые души. Ты была сестрой – больше нет сестры, только память снова набатом глушит.
А я слышу крики ночной звезды
И в тоске бессильной зажимаю уши.
А он говорит: «Я небо ласкаю ветром,
На что мне, ничтожная, сердце твоё, душа.
Можешь гадать на дым, ворожить над пеплом,
Но я за тебя не отдал бы и гроша.»
А он говорит мне: «Девочка, всё пустое,
Мне твои сказки, словно бальзам на душу,
Но конь подо мной, солнце, и бог с тобою,
Ты мне не стала даже ручной зверюшкой.»
А он говорит мне: «Глупая, успокойся,
Скольких ещё целовала под звёздным небом?»
Вижу, он злится, хмурится и смеётся,
А я вновь молчу, что он у меня был первым.
Я реки вплетаю в косы и рву ромашки,
Я слёзы глотаю и жду его на дороге,
А он говорит, что мне в темноте страшно,
Вот и стою немой на его пороге.
А он закрывает двери, сметая пепел,
А пепел – косы мои, взгляды его да боль.
Он молод, красив, он небо ласкает ветром…
И, улыбнувшись, целует мою ладонь.
Понесут меня к чистой да реке белы ноженьки,
Расплету косу русую на две дороженьки.
Бел-горюч да трын-трава не дают уснуть,
Да трава-мурава мне пророчит путь.