Бабуля тихо радуется моему возвращению и от избытка чувств иногда читает вслух в комнате «Чрево Парижа». На все заработанные у Андрея деньги я купила подарки. Для бабушки - устройство для слабовидящих. Над подставкой под книгу7 - лупа с лампочками. Ба счастлива. Впереди целых пятнадцать томов Эмиля Золя. А есть еще Флобер и Вальтер Скотт.
— Сейчас будет мой самый интересный момент. Аленька, ты слышишь?
-Да!
— Ты еще не проголодалась? — лукаво спрашивает ба.
- Нет!
— Тогда слушай! Тут все очень вкусно описывается. Ты пожалеешь, что плохо позавтракала.
— Я хорошо позавтракала!
— Вот сейчас и проверим.
Она начинает зачитывать сцену7, где герои готовят кровяную колбасу. Я старательно прислушиваюсь, но затем вновь внутренне отключаюсь. Я ничего не хочу, у меня пу7сто в голове. Меня пугает, что моя любимая бабуля (которая старается развлечь меня, как умеет, теми методами, что доступны в ее состоянии), ужасно меня раздражает. Я все больше хочу погрузиться в ту7 бездну, где можно внутренне выть, орать и дотерзаться до сладкого безумия, вспоминая, мучаясь этими воспоминаниями... а мне не позволяют морально самовыпилиться. Вот и Яшка вспрыгнул на кровать, предатель. Кот такой серый, что кажется зеленым, гладким и... яшмовым. Я машинально поднимаю руку7 и глажу блестящий мех. Яшка хрипит, это у него такой мур-мур, он так и не наудился нормально мурчать, с тех самых пор, когда мама подобрала его на обочине, избитого. И странным образом я начинаю чувствовать себя живой и понимаю: пора.
... Я вышла на кухню, молча отобрала у мамы нож и села за стол чистить картошку.
— Зразы, — кинула мама.
Я кивнула.
— Сыр внутрь положить?
Я открыла рот, но мама меня перебила:
— Ты сейчас скажешь, что тебе все равно. Не надо так, подумай. Мы с бауютали. Ты сама можешь делать с собой, что захочешь, но не надо делать это с нами.
Я неохотно пробормотала:
— Ты права. Прости. Я не хочу с сыром, но если положишь, съем.
Мама удовлетворенно кивнула, подошла к полками и достала сверх}' корзинку с чайными пакетиками. Покопалась внутри, вытащила пакет, перетянутый резинкой. Сквозь полиэтилен просвечивали пятитысячные купюры. Сказала с вызовом, бросив пакет на стол:
— Вот. Он принес. Я знаю, ты сейчас скажешь...
— Ничего я не скажу. Взяла, значит, взяла.
— Но, Алина, ты же всегда...
Мама растерялась. Я помолчала. Картошка попалась скверная, поеденная проволочником. Приходилось выковыривать чернот}'. Я делала это очень старательно.
— Мам, мне девятнадцать. Я не эгоистка... то есть не такая эгоистка, как раньше. Знаю, что такое деньги и как они достаются.