За смерть, пляшущую свой отвратительный ритмичный танец!
«Ненавижу!»
Хочется орать. Чтоб услышали! Чтоб оглохли от этого крика! Навсегда оглохли! До могилы! И чтоб могилы той не осталось!
— С-суки! — скрипит не выдержав Помник. Руки его сами, без участия сознания гладят желтые бока гильз… И ее собственные ладони, мокрые, мерзнущие в горячем нутре самоходки, сами трогают маховики наводки и ручного поворота башни. Трогают и липнут. Отрываются и опять трогают. И нога сама ищет педаль спуска, мокнет внутри ботинка… — Суки! Что творят!
— Помник, смотреть и слушать! Твой лес, я туда не смотрю! — голос звучит резко, как оплеуха. Нельзя сейчас жалеть. Ни подчиненных, ни себя. Ждать. И заставлять ждать других. Ракеты! Или звука двигателей, гусениц, движения, выстрелов!..
Гулкое «бах» донеслось вдруг с полудня! И на полночи отозвалось тяжелым ударом крупного калибра.
Помник дернулся и застыл. Кажется, все застыло!
Раз, два, три, четыре, пять… десять…
За спинами, за станцией слитно пророкотали орудия. Десятка полтора орудий! За лесом на полночи, чуток на восход, вспухло темное, почти черное облако.
— Наши! — Помник сверкнул белками глаз, зубами.
Опять зарокотало на полудне.
— Точно! — радостно отозвался снизу Радек, — Тяжелый калибр!
«Слышу, слышу!» — пропело где-то в голове в ответ на новый гром из-за спины. Вешка моргнула, чувствуя, как растягиваются губы в улыбке. А когда разлепила мокрые от пота ресницы, увидела скачущий по траве красный комок огня.
— Ракета!
— Ракета! — прозвучало снаружи сквозь канонаду. Эхом пробежало по позиции. И отозвалось отрывистым стуком танковых пушек ее старой позиции, от шоссе.
«А вот теперь точно все!»
…
Началось лаем танковых пушек. По-первости редким, вразнобой, заслоняемым грохотом артобстрела. Но скоро лай этот взял верх в канонаде — свейцы перенесли огонь батарей за станцию.
Не выдержав, Вешка стянула наушники — бой сразу обрел объем, пространство, стали различимы голоса разных калибров. С полуночи накатывал отчетливо слышимый вал, ему с окраины редко отвечали пушки «двадцаток»… В какой-то миг к ним присоединились такие же орудия дальше с восхода, из-за вала наступающих. Часто, торопливо. Весна вдруг с безжалостной ясностью поняла: Плещев спешит отстреляться пока его не смело волной атаки, пока можно бить в борта. Над полем вставали все новые и новые дымы…
Кусая губу отвернулась к лесу: пушки полубата больше не стреляли, а за деревьями едва слышно подвывал мотор. Она едва успела надвинуть на голову гарнитуру ПУ, как в низину выскочила серая коробка с тускло-желтым пятном номера на башне. И не осталось в мире, кроме этого ненавистного танка, опушки и кустов перед просекой, за которыми двигалась другая, более крупная, туша…