В то время я совершенно зациклилась на себе и своём эгоизме. Если бы я хоть на секундочку вылезла из своих мыслей о бессмысленности всего происходящего, то точно заметила бы, что кроме него в моей жизни есть ещё любящие меня люди, которые так же горестно, как я переживала разлуку с Андреем, переживали разлуку со мной. Да, я была жива и дышала, но это не означало, что я была с ними. Отвечая короткими, словно ударами, «Да» или «Нет» на все предложения и вопросы, я все больше погружала в уныние своих родителей. Они, так же как доктор, с затаенным нетерпением ждали положительных изменений в моем состоянии. Но их все не было и не было. Спустя несколько месяцев, не выдержав, мама спросила меня, почему я бездействую. К тому моменту я больше не плакала. Мои истерики практически сошли на «нет». Я тихо и мирно лежала в своей белой постели, считая часы. С ответом на её вопрос я помедлила, ведь он меня немного смутил. В тот момент я, наконец, увидела кого-то, кроме себя. Я долго-долго смотрела на мамино красивое лицо, и слезы потекли по моим нижним векам.
– Не могу, – прошептала ей я и отвернулась, стирая слезы с лица. Я решительно ненавидела плакать при маме. Ведь в такие моменты мои слезы текли не только по моему лицу, но и по её сердцу.
– Почему? Объясни мне, прошу! – она умоляла меня, и её голос переходил на крик.
– Я не знаю, зачем это все. Что делать мне дальше с этой одинокой жизнью?
– Но ты не одинока. А как же я? Как же папа? Как же вся твоя прежняя жизнь? Ведь до Андрея ты также жила и радовалась, строила планы. Я понимаю, тебе сейчас очень больно, но ты сможешь жить без него, поверь мне. Ты должна жить! Должна и ради него, или ты считаешь, что он зря тебя спас?
На моем языке ещё долго вертелось это слово «Да», но высказать вслух я его так и не решилась.
– Начни жить хотя бы ради нас с папой, ради всей твоей большой семьи, которым очень тяжело без тебя!
Я, как и всегда, молча смотрела вдаль, но в моей душе бушевала досада и злость на себя. Каким отвратительным чудовищем казалась я себе тогда со стороны. Я пообещала ей постараться. Когда мама ушла домой, я пролежала ещё пару часов в тишине, а потом приподнялась на руках на постели и попробовала свесить свои ноги вниз. Слушались они меня плохо, но я их чувствовала, они были живые. Как и я. Не зная, что конкретно делать мне дальше, я вызвала звонком медсестру. Она явилась, неся в руках утку. Я заверила ее, что это не совсем то, что нужно. Попросила ее подсказать мне пару упражнений. Не проявив особого интереса, она ответила, что упражнений никаких не знает, но позовёт для меня доктора по лечебной физкультуре. Доктор явился довольно быстро. С широкой улыбкой на лице он похвалил меня за энтузиазм. Я кисло улыбнулась ему и прошептала, что это все ради мамы. Он похвалил меня ещё раз, теперь и за маму. Я промолчала, так как все ещё считала это дело пустым и глупым занятием. Доктор осторожно взял мою ногу в свои руки и стал медленно сгибать и разгибать колено. Все мое тело пронзила волна жуткой боли. Я вскрикнула, и он немного испугался. Принялся извиняться и хотел уже её опустить, но я приказала ему продолжать. Он повторил свои действия. Боль не уменьшилась, но я перестала вскрикивать, боясь его ухода. После пяти упражнений я была выжата, как лимон, и мое терпение кончилось. Я вскрикивала от любых его прикосновений, и он принял мой сигнал к остановке. Ещё раз похвалил меня за смелость и удалился. Мои колени горели огнём. Я снова расплакалась от боли. От той душевной боли, которая все время терзала меня. Мне казалось, я никогда не смогу этого сделать. Я не смогу каждый день терпеть эту грубую практику, этого улыбчивого доктора, который будет приходить, улыбаться и делать мне больно вновь и вновь. Единственное, чего я хотела тогда, это лежать, как и раньше, и лучше бы еще ни о чем не думать. А еще лучше, наверное, не дышать.