Лекарка жила недалеко, всего «каких-то» одиннадцать километров по прямой от нашего посёлка. Завязавшая со спиртным, Татьяна Васильевна не знала, чем угостить дочку, меня и Вовку, «списанному» вместе с матерью. Мать исхудала, пироги застревали у неё в горле. В меня вталкивали еду кусочками, пытаясь попасть в такт с конвульсиями. Только мой братец пил молочко, ел вкуснющие бабушкины пироги и поправлялся.
Вездесущие бабы прознали, что сказали врачи, и утром сердобольный дядька подогнал матери телегу с сенцом.
Знахарка долго смотрела на меня и что-то говорила маме.
Дальше мать рассказывала. Знахарка велела ей, моей мамке, ходить со мной к ней дважды в день на утренней и вечерней росе. Почему-то босиком. Это меня в рассказе мамы удивило. Пришлось моей мамке ходить со мной на руках по холодной росе, прижимая меня к себе и дрожа от озноба и страха. Почти бегом одиннадцать километров туда и … почти еле волоча ноги, без сил, оттуда, рано утром и поздним вечером. Что со мной делала ворожея, мать и сама смутно помнит. Чем-то поила, чем-то брызгала, что-то шептала. Лицо выровнялось, перестало дергаться, я заговорила и даже без заикания, как боялась мать. И, наконец, я засмеялась.
В этот день знахарка сказала. Девка твоя идет на поправку, но тебе надо еще месяц побегать, чтобы выправить цвет глаз. Это глубинный испуг. Она у тебя будет либо полной дурой, либо сильно умной.
Однажды, когда мамка бежала со мной рано утром, её нагнал мужчина и сказал, надо же волк вас пропустил, а на меня зарычал.
–Какой волк, – со страху и озноба слова у матери еле выговаривались.
– Да вон, в том кусту у дороги!
Этим вечером мать свалилась в сильнейшей лихорадке, заработала на холодных сибирских росах сильнейшее воспаление лёгких, а пережитый страх послужил катализатором, и её увезли в больницу.
Второй раз уже с двумя внуками на руках бабка, к счастью, не запила. Благодаря этому, мы с братом выжили. Мать выжила, благодаря её беспокойству о нас, помощи дальних родственников и своей молодости. Отец на стоянках в Томске бежал в больницу к матери и мчался к нам, проводя с нами все время до отплытия последнего катера, на котором он успевал к отходу парохода. Он мчался к катеру, порой впрыгивая на него после того, как убрали трап. К концу навигации мы все потихоньку поправились.
Наступала ранняя осень, ни о каких бегах по росе после болезни матери не могло быть и речи.
Так в глазах моей юной мамы навечно поселилась грусть. А в моих глазах – радуга из двух цветов.
Мне это очень нравилось. Все ужасы были мною забыты, благодаря лечению у знахарки. Я вновь была любознательной непоседой и хохотушкой.