Я не назову это ударом, поскольку мне не удалось вложить в него силу, однако ножка была металлическая и тяжелая. Олег зашатался, левую руку прижал к голове, а правой от боли так крепко сжал рукоятку, что, отходя назад, вырвал нож из раны. Я закричал, жгучая боль пронзила всю ногу. На светлых пижамных штанах быстро увеличивалось пятно крови.
Олег согнулся, все еще держась за голову. И я ударил снова и на этот раз вложил силу, потому что меня подстегивали боль и страх. Замах пошел снизу вверх, шейка лампы прокрутилась в руке, но я все же попал ему по лицу. Раздался хруст и Олег опрокинулся навзничь. От удара верхняя металлическая крышка на абажуре отлетела, а шнур вслед за ножкой проделал виток в воздухе и стукнулся о шкаф.
Нож вылетел у него с руки и сейчас он лежал, похоже, в полубессознательном состоянии. Я не смотрел, куда отлетел нож, меня накрыла новая волна боли. Я опять кричал, глаза начали слезиться. Тем не менее я сделал несколько шагов к лежащему Олегу.
В этот момент он начал приходить в себя, потянулся руками к лицу и зашевелил ногами, не нарочно ударив меня по щиколотке. Раненая нога подкосилась и я с воплем упал на Олега, не сильно попав ему лампой по груди, которую с рук не выпустил. Он открыл глаза, наполненные страданием и злобой, белки ярко выделились на залитом кровью лице, и вцепился мне в шею.
Я неуклюже отбил его руки и ударил ножкой лампы по голове. Потом ударил снова и снова. Из-за того, что шейка прокручивалась в руке, ножка порой попадала в пол, а шнур хаотично летал вокруг, раз даже больно ударив меня по уху вилкой. Но я этого не замечал. С криками и слезами на глазах от боли и отчаяния я бил Олега ножкой лампы, пока не размозжил ему череп и его голова не превратилась в окровавленную лепешку с еле угадываемыми формами человеческого лица.
15
Темные формы в моих снах теперь сменились на красные. Красные формы были повсюду, кровавые ошметки летали в разреженном, красном, зараженном воздухе, лица знакомых в крови – все это сливалось в мучительную лихорадочную кашу, набухающую изнутри, и я просыпался. И не мог пошевелиться, с частым гулким сердцебиением в звенящей тишине больницы. В окружении толстых, белых, бездушных стен, тускло мерцающих в лунном сиянии – с трех сторон, и мутным сереющим окном – слепым глазом в мир – с четвертой.
Днем я страдал от боли и процедур, нескончаемой вереницы запахов хлорки, спирта, крови, бинта и других медикаментов, навевающих такую депрессию, что порой мне не удавалось сдержать жалость к себе и тогда, оставшись наедине, я плакал.