– Мы должны немедленно уехать.
– Куда, как, зачем? Что такое? Уже? Так скоро?
– Да, часы и даже не часы, а минуты президентства моего сочтены. Сегодня к ночи большевики захватят власть, и ты понимаешь? Вы понимаете, мои дорогие, к этому времени мы должны быть по ту сторону границы…
Худые, в красных пятнах, лица жены и дочери, несмотря на густой слой пудры, пошли еще более резкими пятнами.
– Я так и знала! Так и знала! Тюфяк, болван, калоша! Ты, ты осрамил нас перед всем светом!
– Мамулечка, я не виноват! – как школьник, оправдывался президент.
– А кто же виноват? Слышишь, дочурка? Что мы теперь? Нищие, нищие, которым совестно будет в глаза смотреть людям. А наше положение?.. Наше положение?..
– Позволь, мамулечка, позволь… Ты, мамулечка… ну как бы это сказать, ты драматизируешь… Конечно, они ударили нас по карману, эти негодяи… Но все же мы не совсем нищие… В Париже, в «Лионском кредите», у нас двенадцать миллионов франков, а в Лондоне около четырехсот тысяч фунтов… Кроме того – бриллианты.
– Бриллианты? – негодующе-злобно зашипела мадам Мусманек и, стремительно подскочив к мужу, она к самому его носу, носу-пуговке, приблизила ничуть не дворцовый кукиш из трех костлявых, крепко зажатых пальцев. – Это видишь? Я не позволю продать ни одного карата! Ни одного! Слышишь?
– Ну хорошо, мамулечка, хорошо, не надо. Я так сказал, так себе… Не волнуйся и… будем собираться… Надо сплавить эту Панджили…
Но Панджили сплавила сама себя. Подслушав у дверей начало разговора, она ударилась в бегство.
Втайне от прислуги начались сборы. Вспотевшие, разгоряченные мать и дочь вытаскивали самые большие, самые поместительные чемоданы, чемоданы Маргареты. Жадность заглушила страх. Хотелось увезти не только все белье, все платья, но и безделушки и те миниатюры великих художников, о которых предостерегающе упомянул Ячин.
Чемоданы были уже снизу доверху набиты, а мамаша с дочкой обрывали портьеры, с бешенством кидая их прочь, так как для них уже не было места.
Мусманек с тревогой взирал на полдюжины громадных чемоданов.
– Мамулечка, дорогая, куда же все это?
– Молчите, жалкое ничтожество! Молчите! Я знаю, что делаю… Надо было все это раньше вывезти за границу… И подумать, подумать, что вся эта мебель, картины, все это пропало для нас!..
Внешний вид столицы не предвещал никакого переворота. Избаловавшаяся чернь, революционные солдаты и матросы, изнывавшие от безделья, одетые, – кто грязно, неряшливо, кто с неприличным шегольством, слонялись по городу, как и в первые дни мятежа.
Непосвященный глаз ничего, пожалуй, не заподозрил бы, но глаз Мусманека, увы, очень хорошо посвященный, угадывал за этой обманчивой маской сатанинскую красную харю…