– С какой еще старухой?
– С косой.
Владимир грубо расхохотался, а доктор, скрывая польщенность его реакцией, побрел дальше.
– Как вашего врача зовут? – спросил Владимир немного погодя у юркой медсестры, посматривающей на него с явным интересом.
– Максим Матвеевич, – отвечала та, задержав взгляд на Гнеушеве и будто моля, чтобы он сказал что-нибудь еще.
«Неужели я еще вызываю в девушках какой-то отклик?» – подумал Владимир, когда девушка, не получив желаемого, скрылась в массивных дверях, ведущих в другую палату. Быть может, там она вновь будет отмывать полы и стены ради приближенно стерильных условий фронтовых госпиталей, передвигающихся вслед за армией и занимающих пустующие здания. В последнее время Владимир не мог смотреть на себя в растрескавшиеся от бесконечных переездов зеркала без рам, с отколотыми от бесконечных переездов краями. Худущий, с неизвестно откуда взявшейся смуглой кожей, небритый, ослепляющий взглядом отбившегося от стаи волка. Никакой прошлой юношеской округлости, теплоты глаз. Он сам для себя представлял жалкое зрелище.
– Врач ваш – большой оригинал, верно? – спросил Гнеушев на следующий день у другой, более серьезной медсестры, не ожидая от нее двусмысленной игры.
– Еще бы, – ответила она, улыбаясь. – Никогда не поймешь, что у него в голове. Но врач от бога, говорить тут нечего.
Владимир отчего-то грустно вздохнул и сощурился. Это входило у него в привычку в последнее время.
Гнеушев, испытывая к доктору Абрамову и его интеллектуальным дугам бровей некоторую симпатию за облик и умение держать себя, порой перебрасывался с ним несколькими жгучими по своей сути репликами, затрагивающими злободневные темы. Это показывало обоим собеседникам, что они имеют дело с достойными оппонентами. Когда доктор нежданно заговорил о своей жене, лицо его потеплело, радушная улыбка сменила суровость. Владимир удивленно и почти завистливо наблюдал за его метаморфозами. Какой бы ерундой или даже слабостью ни казалось закаленным воякам (впрочем, как раз они, оторванные от всего дорогого, понимали) столь явное проявление привязанности к женщине, Владимир удрученно подумал, что его дома не ждет никто. А мужчин вокруг поддерживают мысли о подругах. Быть может, сгинувших в бомбежках, погибших от голода и холода, замученных врагом. А он как бирюк, пустоцвет почти… Тошно.
– «Вы придумали то, что убивает», – сказал я ему даже невзирая на цинизм, отпечатавшийся во мне благодаря врачебной практике и особенно войне, – как-то рассказал Максим историю своего знакомства с проектировщиком оружия. – Я же, понимаешь, из сил выбиваюсь, едва не по полу валяюсь, чтобы людей спасать именно от последствий того, что они делают. Почувствуешь тут себя не в лучшем виде, это точно. Был у меня период в середине войны… ну да черт с ним. Выплыл. А он мне, хорош гусь: «Я придумал то, что защищает границы от мятежников». Подонок! Так бы и придушил трупами моих неспасенных пациентов, – закончил он с жестокостью.