Гостья ответила уклончиво: дескать, давно хотела и время удачное…
Шли дни в однообразном повторении. Уставшая за день от большого объема физической работы, от долгого неподвижного стояния, Марина не могла сразу уснуть. Долгими часами, иногда до рассвета, лежала в своей келье и думала, мысленно перебирая события своей жизни. Иногда ее тянуло к окну, и она смотрела на светящиеся купола, пока не истает последняя звездочка и небо зарозовеет на востоке. Однажды случилось странное, мистическое. Закрыв глаза, уже погружаясь в сон, вдруг ясно почувствовала чье-то присутствие, резко повернулась к двери – на пороге стоял монах и смотрел на нее строго. Тряхнула головой, и видение исчезло, заснула без страха. Утром думала над происшествием. Но не решилась никому озвучить.
Перед медовым Спасом матушка дала ей задание – резать соты с медом и упаковывать в маленькие бумажные цветные коробочки – угощения на праздник прихожанам. Марина полдня провела в трапезной в одиночестве, под монотонное тиканье настенных часов, за примитивной работой и уже заканчивала, когда вошла одна из монашек и, взглянув на Марину, внезапно остановилась, инстинктивно прижав руки ко рту и вытаращив в испуге глаза. Марина сама испугалась ее реакции и обернулась, готовая увидеть за своей спиной нечто ужасное, вроде черта с рогами. Но за ней никого не было.
– Что с вами? – спросила она, продолжая по инерции счищать остатки меда и воска с ножа, собирая крошки со стола и отправляя их в рот.
– Вот! – взмахнула руками монашка на нее, расширив в ужасе еще больше глаза. – Нельзя до праздника есть мед! Грех великий!
– А, – растерялась Марина, – не знала. У меня о грехе другие представления. Простите.
– Что вы, что вы! – зажестикулировала та руками. – Я не Бог, чтобы прощать, вам теперь на исповеди надо в этом обязательно признаться!
– Обязательно признаюсь. Если бы это был мой самый большой грех!
«Теперь ясно, откуда берутся их длинные списки, при таком раскладе тут не грех забыть все эти «великие» грехи».
В воскресенье в день Серафима Саровского ранним утром монашки шли в церковь на службу. На игуменье был праздничный головной убор – высокий клобук и ряса с широченными рукавами. Она возглавляла черный клин – шла несколько впереди, за нею, двумя расходящимися шеренгами, остальные. Шли гордо, спины прямые, шаг энергичный, длинные рясы развеваются на ветру. И такую мощь, исходящую от монахинь, почувствовала Марина и словно сама стала сильнее!
Спустились по лестнице в женскую половину церкви, предварительно перецеловав все иконы, поклонившись и осенив себя крестом перед каждым изображением.