Млад ел неохотно и мало, а вот пил много, и, соответственно, много мочился. Я обустроила ему туалет наподобие большого лотка: попросила Тредена раздобыть большой ящик и песка. Бородач, выкроив время, нашел искомое и помог мне установить ящик в комнате. Когда он спросил, зачем это нужно, я объяснила, что для Млада.
— Умно, — хмыкнул мужчина, и огляделся в комнате. — А хорошо у тебя тут, покойно да высоко. И дверь крепкая. Чужой просто так не зайдет.
— Это покои Фланы. Я безумно рада, что она оказалась такой доброй девчонкой.
— Толку-то с ее доброты? Ума-то нет, — проворчал бородач.
— Да брось ты, не глупая она. Просто наивная.
— Вот-вот, наивная. Была бы прозорливей, никогда б с тобой не связалась.
— Ну, вот Зен прозорливый, а не побоялся со мной связаться.
Треден усмехнулся:
— Дык он такой же, как ты.
— Какой?
— Борзый. Но ему позволительно, он мужик, а ты все божеские законы попрала своим неженским поведением. Вот смотри, осерчают на тебя боги да сделают мужиком!
— Вот было бы славно! Рожать не надо, месячных нет...
— Ты и так рожать не собираешься…
— Ой, хватит. Еще от тебя не хватало выслушивать про великое предназначение женщины.
Он поворчал еще немного, для проформы, и побрел к дверям.
— Эй, Тред, куда торопишься? Давай посидим вместе, поедим. И не надо мне втолковывать про дела и заботы; если что, скажи, я задержала. У меня с ужина пирог отличный остался, с творогом, и молока кувшин.
Бородач отказываться не стал и присел ко мне на кровать. Поделив пирог, мы стали есть; я расспрашивала про волчьи повадки, а сама разглядывала мужчину. Он вовсе не стар, ему, вроде бы, и шестидесяти нет, но в последнее время сдал: отощал, но при этом лицо начало ползти вниз, а в волосах изрядно прибавилось седины. Это все стресс, недоедание, усталость… Я сама лет на десять старше выгляжу, как женщина средних лет, и у самой уже седина мелькает в косе. А ведь мне только двадцать три… Было. День рождения-то у меня в середине зимы, а зима уже кончилась.
Осознав, что начинаю проживать уже двадцать пятый год своей жизни, я даже жевать перестала, и, кое-как проглотив кусок пирога, отложила остатки в сторону. Время летит быстро, и оглянуться не успеешь, как наберется год, как я здесь, а потом второй, третий… Все это время моя семья будет считать меня погибшей или, что еще хуже, похищенной и удерживаемой против воли.
— Что такое? — спросил Треден, заметив перемену в моем настроении.
— Да так… — вымолвила я, пряча взгляд, чтобы он не заметил, сколько в нем всего болезненного, и отшутилась: — Старею.