Родство Борис обосновал просто — якобы лет восемьдесят тому назад один из Федотовых оказался в дальних краях и даже немного разбогател, а его потомки так и вообще вышли в люди. Борис дал понять, что надо бы порыться в церковных записях. Поговорить с настоятелем церкви «Введения во храм Пресвятой Богородицы», но общего предка семьи с двойняшками Иваном и Максимом найти. Любого.
Заказ найти любого предка, попахивал аферой, но будучи человеком неглупым, Николай Евграфович от гонорара не отказался и «подходящего» предка разыскал. Им оказался крепостной крестьянин Михайло Федотов, сгинувший в солдатах еще при царствовании Екатерины Великой.
Фактически Михайло приходился Федотову двоюродным пра-пра-прадедом, но знать об этом местным категорически не следовало.
Проезжая село Павлищево Борис поддался душевному порыву и попросил завернуть к Вяземкому. Крюк в тройку верст погоды не делал. Здесь в 1915 году его дед построил дом, ставший для этой ветви Федотовых родовым. В тот год дед вернулся с германского фронта и ему, кавалеру трех солдатских «георгиев», выделили лес на строительство.
Последний раз Борис был у деда в десять лет. Но память есть память. Когда, после очередного изгиба, дорога нырнула в сырую низину, она пробудилась и буквально взревела: это моя низина! И не было в том ничего собственнического. Наоборот, хотелось со всеми поделиться красотой заурядного проселка, вьющегося в березовом окружении.
После болотинки дорога пошла вверх и почти сразу же выскочила на сосновую опушку. Отсюда открылся вид на Вяземское. Пахнуло знакомым с детства духом осенней земли. Эти воспоминания потянули за собой другие. Он услышал звуки дома, в котором по осени надоедливо стрекотал сверчок, а во дворе тяжело вздыхала корова. Пахнуло вынутой из печи пшенной кашей. С невероятной отчетливостью он увидел синие прожилки под истончившейся кожей бабушкиных рук. Рядом колобком крутился его брат. Неужели, все это не повторится!? От полноты чувств перехватило дыхание.
— Стой! — возглас вырвался неожиданно резко и хрипло, а правая рука лихорадочно свинтила колпачок с фляги.
Несколько судорожных глотков вызвали жар в животе, а левая рука протянула флягу вознице:
— Помяни! — прозвучало и приказом, и, одновременно, просьбой. — Черт бы побрал всю эту…
Отчаянно захотелось хоть кому-нибудь рассказать, как же его достала вся эта чертовщина. Сейчас парадоксы времени в своей безжалостной жестокости предстали в дьявольском обличии.
— Барин, вы, эта… — мысль возницы замерла, и лишь кнутовище выписало замысловатую загогулину, как бы говоря: «Держись, человече!»