. Однако в данном случае кризис происходил не только внутри разных составляющих общества, но и внутри каждого отдельного человека, в котором недружно уживались коллаборационизм и сопротивление.
Режиссер-документалист Жан Баронне, куратор вышеупомянутой выставки 2008 года, поделился детскими воспоминаниями о том, как Петен ездил по Парижу в кабриолете «рено»: «Я обратил внимание, какое розовое у него лицо и какие белые усы. Люди в окнах и на тротуарах рукоплескали, кричали: „Vive le Maréchal!“» А было это за месяц до «Дня Д».
* * *
У Школы хартий общий фасад с Сорбонной. Тяжелые черные двери с резными геральдическими щитами и вычурными украшениями расположены чуть левее здания всемирно известного университета, их обрамляет изящный арочный каменный портал высотой примерно в четыре человеческих роста. Казалось, Школа хартий всегда жила в тени Сорбонны: когда, поднявшись по деревянной лестнице, смотришь поверх книжных шкафов, образующих узкие проходы, обнаруживаешь, что даже окна Школы выходят на синевато-серые мансардные крыши соседнего здания. Однако дисциплинированная и слегка чопорная Школа хартий, наводившая на Жирара такое уныние, – дитя хаоса. В годы Французской революции тысячи библиотек, архивов и церквей подверглись разграблению. Революционеры не склонны беречь старину – на то они и революционеры, – и они недоумевали, что делать с миллионами и миллионами книг и документов, от «Персидских писем» Монтескье до указов, подписанных Карлом Великим. По большей части то были средневековые памятники – как казалось многим, пережиток феодализма и тирании. Куда их девать? В 1800 году собрания книг и документов в основном плесневели на складах.
Школу хартий, первоначально размещенную в Национальной библиотеке Франции (которая тогда называлась Королевской библиотекой) на рю де Ришелье, основали в 20-е годы XIX века, чтобы обучать архивистов сортировать, анализировать, каталогизировать и сохранять документы, грабительски присвоенные государством. Школа хартий придала новый престиж профессии архивиста и национальной истории, которую архивисты изучали. В 1897 году Школа переехала туда, где находится ныне; спустя два года туда приехал учиться Жозеф Жирар.
Рене Жирар часто втолковывал мне, что по образованию он, в сущности, библиотекарь; впрочем, иногда он называл себя историком или специалистом по теории литературы, и все эти определения – каждое на свой манер – соответствовали действительности. Первую из вышеперечисленных своих профессий он редко упоминал без осторожных оговорок, а иногда и не без самоуничижения. «Я архивист-палеограф – иначе говоря, выпускник парижской Школы хартий, учебного заведения, полностью сосредоточенного на самых что ни на есть технических сторонах французской медиевистики, – сказал он как-то. – В студенчестве меня не удовлетворял сухой позитивизм Школы, но по молодости и невежеству я не понимал, почему учусь посредственно, и потерял массу времени впустую»