Грибин снова и снова взвешивал разные версии и решил, что, все-таки, это была глубокая операция КГБ. Только в этом случае Шадрин мог так запросто вернуться. Уж Грибин то знал, что в случае настоящего побега, да еще при содействии ЦРУ, Шадрина, как бы тот не раскаивался, ждала бы вышка.
Больше к этой теме Грибин никогда не возвращался.
Комитет, который после 40 лет его преданной службы, не доверял ему, перестал для него существовать.
1 сентября, шагая на старости лет вместе со школьниками, ему предстояло выйти на новую для него работу в качестве заместителя директора всесоюзного объединения «Международная книга». Работа была интересная. В его ведении были валютные контракты на переводы и издания в СССР прогрессивных западных писателей. Среди руководящего коллектива объединения оказалось много его знакомцев, а двое из них когда-то даже были его подчиненными.
* * *
С 10 июля ушедший в отпуск Жечков безуспешно пытался дозвониться «Федосееву» по поводу пригласительных билетов на открытие Олимпиады. Однажды «Федосеев» сам похвалился ему, что с билетами проблем не будет, что там «все схвачено нашими ребятами». Но теперь, когда Геннадий вспомнил об этом обещании, телефон чекиста предательски молчал.
Пришлось довольствоваться тем, что выбрасывали в свободную продажу. Можно было купить билеты на турниры по тяжелой атлетике, стрельбе из лука (при этом ехать в Мытищи). На бокс, где Жечков хотел посмотреть как дерутся на ринге хвалёные кубинцы, билетов не было. Покупать билеты на предварительные заплывы по плаванию тоже как-то не светило. А на финальные заплывы билетов не было.
Жарким, душным вечером, глядя с балкона на ночное небо над Москвой, Жечков вспомнил тот холодный майский день, когда по дороге на первую встречу с «Федосеевым» он загадал по материалам этого дела написать повесть. Помниться, он даже придумал начало, — о том, как в середине мая 1980 года на Москву, вдруг, выпал снег.
Но вот это дело закончено, и что же он может написать о нем? Ничего. То, что раньше казалось ему таким легким, интересным и увлекательным, куда-то, вдруг, исчезло, а вместо этого возникло нагромождение непонятных и неинтересных с точки зрения литературы событий.
Геннадий понял, что сам по себе событийный ряд не может быть основой книги.
Вот, к примеру, у Вайнеров, — рассуждал он, — в «Эре милосердия» из фабулы, все-таки, какая-то идея рождается. Там и конфликт глубокий между следователями, из которого тоже идея вырастает.
Потом Геннадий вспомнил Юлиана Семенова. У того, хотя и не просматривается идеи, был другой талант, — увлечь читателя повествованием, пусть даже беллетристикой. Ведь умел, зараза, значит, писать, раз смог заинтересовать миллионы читателей.