Удивленная этим откровением, я смущенно потупилась, ведь я тоже хорошо это помнила. Роберт придвинулся ближе.
— Подари мне еще одно такое воспоминание? — с мольбой в голосе попросил он.
— Что ты имеешь в виду? — насторожилась я, полагая, что он снова завел речь о поцелуе, но он лишь протянул мне руку ладонью вверх.
— Коснись меня. Это все, о чем я прошу.
Меня не будет целый месяц. Тридцать с лишним дней в трех тысячах километров от него. Думаю, я могу сделать такой подарок…
— И сколько наносекунд тебе подарить?
— Сколько совесть подскажет.
— Совесть велит мне вообще этого не делать.
— Тогда спроси у сердца.
«А сердце требует никогда тебя не отпускать!» — подумала я, но не решилась произнести это вслух, лишь робея вложила руку в его ладонь. Роберт медленно свел пальцы над моей кистью, но не сжимал до конца. Он прикрыл глаза, будто и впрямь пытался запомнить каждый миг этого легкого прикосновения. У меня щеки горели от подобной вольности, но все же я не убирала руку, позволяя ему и себе насладиться этим простым и таким личным жестом. Наконец, Роберт отпустил меня и с благодарностью посмотрел в глаза:
— Это лучше поцелуя. Это лучше всего, чего я когда-либо касался.
Грозный встретил нас пеклом градусов на двадцать жарче, чем в Москве. При вздохе в легкие словно забивалась вата, раскаленный и влажный воздух можно было почти потрогать руками. Короткая передышка в аэропорту, под кондиционерами, а потом снова ныряем с братом в омут жары.
У аэропорта нас встретил троюродный брат Тамерлан, невысокий коренастый парень с внушительной щетиной, ровесник Зелима.
— Марша догIийла! Муха душ у? — поприветствовал нас Тамерлан, пожав руку Зелимхану и по традиции приобняв меня за талию.
— Дика ву, са ваш, — брат сразу перешел на чеченский. — Хьо муха ву?
— Альхамдулиллях!
Зелим всегда лучше нас с Камиллой говорил на родном языке. Первые пять лет своей жизни он прожил в Чечне, и, как рассказывала мама, в те времена ни слова не знал на русском. Потом, когда родилась я, родители перебрались в Москву, а когда со всех сторон постоянно слышишь один язык, другой постепенно вытесняется. Так и чеченский был вытеснен языком детского сада, школы, соседей, продавцов и телевизора, и даже родители со временем подчинились и часто переходили на русский. Часто, но не всегда, поэтому родной язык я все же понимала, хотя не чувствовала себя в нем так свободно, как в русском.
Зелим погрузил наш багаж в белую Приору Тамера, завалился на переднее сиденье и принялся допрашивать родственника обо всех мало-мальски значимых событиях, которые произошли, пока он год чахнул в Москве. В Приоре не было кондиционера, поэтому я решила опустить стекло, чтобы не задохнуться.