Когда я молчу слишком долго от шока и замешательства, он добавляет:
— Я убил человека, который дал мне эту неверную информацию, что Ева торговала людьми.
Я сглатываю, пытаясь вернуть к жизни свой онемевший язык.
— Тогда ладно.
— Знаю, что это не оправдывает моего поступка, но я и не пытался это так подать. Я просто объясняю причину.
— Э-э-э…
— Теперь она замужем. Родила близнецов. Я приглядываю за ними, когда ее муж уезжает из города на работу. Мы вроде как сдружились.
— Значит, в конце концов проблема разрешилась.
Мне удалось говорить как разумному человеку, а не как зомби с картофельным пюре вместо мозгов, каковой я на самом деле являюсь.
— Скажи-ка мне, — резко требует он, — почему ты отдала то, что у меня украла, на благотворительность. Зачем рисковать без финансовой выгоды? Что ты получила?
У меня уже голова болит от этого парня.
— Какое это имеет значение?
— Мотивация говорит о характере. Скажи мне.
Боже, какой же он властный. Это меня раздражает, но тут я вспоминаю о Фин и Макс, и о том, по какому тонкому льду мы с ними сейчас ходим, поэтому решаю уступить.
— Ладно. Мы сделали это, если тебе этот так важно знать, чтобы загладить вину.
Наступая долгая мучительная молчание.
— Загладить свою вину перед кем? — допытывается он.
— Ну... перед миром, полагаю.
Есть еще одна пауза, на этот раз длиннее.
— И какие же ужасные грехи совершили Робин Гуд и ее веселая шайка разбойников, чтобы возмещать ущерб перед всем миром?
— Не наши грехи, — тихо отвечаю я.
— Тогда чьи же?
Не знаю, зачем я ему это говорю.
Может быть потому, что я никогда раньше не произносила этих слов вслух, или потому, что я чувствую, как много зависит от моего ответа, или потому, что я много выпила. Но слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить. Вместе с ними приходит странное чувство облегчения.
— Наши отцы — плохие люди. Очень плохие люди. Из тех, кому наплевать, кому они причиняют боль, чтобы получить желаемое. Мы забираем у таких же людей. То, что мы делаем, это своего рода… это наш маленький способ сделать добро. Мы пытаемся загладить свою вину за то, что связаны с такими засранцами.
Из-за его долгого молчания, я начинаю волноваться.
— Я не лгу.
— Я верю тебе, — говорит он удивительно мягким голосом.
Так как он больше ничего не добавляет, меня охватывает паника.
— Эм... Все как-то так. Вот и вся причина, — лепечу я. — На самом деле то, что мы делаем, недопустимо. Одна из нас неизбежно напортачит. Чудо, что мы до сих пор не загремели в тюрьму. Вообще мы работаем, мы не абсолютные преступники, скажем, подрабатываем. Ну, я не хочу, чтобы ты решил, будто мы не воспринимаем это всерьез, потому что очевидно, что мы согласны, что играем с огнем…