— Ну, вот! — громко произнесла она и, по давнишней привычке, убористо расписалась в левом нижнем углу полотна. — Кэти, посмотри же… Что, тебе нравится?
— В-великолепно, мисс, — стуча зубами, выговорила Кэт. — Я ув-верена, ч-что это л-лучшая ваша к-картина… Т-только вот м-мистер Уолтер убьет меня, если вы зах-хвораете…
Люси рассмеялась. Она была довольна собой — пожалуй, никогда она еще не испытывала такого душевного подъема. Да и результат стоит любых испытаний. На полотне зимний парк Доблхоф с заснеженным розарием выглядел даже более сумрачным, холодным и величественным, чем в натуре. Пожалуй, надо будет чуть-чуть подработать покрытое свинцовыми тучами небо, но в остальном Кэт права — великолепно.
— Кэт, бедняжка, что нам с тобой сейчас действительно нужно, так это выпить по бокалу горячего глинтвейна, — весело сказала Люсинда. — Идем скорее!
Неловкими от холода пальцами Кэт помогла Люси натянуть меховые перчатки — и только тут Люсинда вспомнила: Михаэль! Создание картины так увлекло ее, что она и думать забыла, зачем это все затевалось. Почувствовав какое-то неясное разочарование, Люси оглянулась.
Михаэль стоял совсем рядом, буквально за ее плечом. Он уставился на картину тяжелым, мрачным взглядом, его брови были сдвинуты, зубы сжаты, на скулах вздулись желваки… Слегка оробев, Люсинда окликнула его, но ответа не получила. Что же с ним такое? Тут только она невпопад вспомнила, что Михаэль, должно быть, ужасно продрог — ведь он, одетый в тонкую суконную форму, простоял неподвижно на пронизывающем ветру несколько часов!
Его лицо было совершенно белым, будто лист бумаги, даже губы побледнели. Люсинда дотронулась до его безжизненной руки.
— Михаэль, что с вами?
Он нервно вздрогнул от ее голоса — точно проснулся — расширенными глазами посмотрел на нее с каким-то испугом. Затем глубоко вздохнул, совсем как тогда, у рояля.
— Прошу прощения, мэм. Вам угодно возвращаться? Я в вашем распоряжении, — Она видела, как он дрожит, как дрожат его руки.
— Михаэль, из-за меня вы с Кэт совсем замерзли, но я так увлеклась… Надеюсь, вы извините меня. Писать с натуры — это слишком волнующе, я просто не могла остановиться. Вы, как музыкант, должны меня понять, — Люсинда улыбнулась, надеясь вызвать у него хоть какой-то отклик. Ведь он так пристально смотрел на ее картину, он, несомненно, оценил ее!
— Разумеется, мэм, как вам будет угодно, — ровно ответил Михаэль, не поднимая глаз. Больше он ничего не прибавил.
* * *
Она возвращались в отель, и Люсинда кипела от возмущения. Нет, просто чудесно, что она написала эту картину… Но Михаэль! Он не сказал ни единого слова по поводу ее искусства, даже из вежливости. И ни одной искры восхищения не мелькнуло в его глазах, скорее, она заметила в нем какую-то злость… Но почему? Почему на все ее знаки внимания, попытки поговорить с ним как с человеком он реагирует, словно деревянный чурбан? Разве она хоть раз нагрубила ему, унизила? Наоборот, она благодарила и щедро вознаграждала его за услуги шофера и носильщика — он невозмутимо принимал деньги со словами: «премного благодарен, мэм». И все.