Вечерело, и мороз крепчал. Люсинда велела Кэт отнести мольберт с холстом и кистями к ним в комнаты, а затем они отправились в город — выпить великолепного баденского глинтвейна. Главная площадь сверкала разноцветными огнями, посреди высилась разукрашенная рождественская елка. Вокруг располагались несколько прелестных кафе. В сопровождении Михаэля они подошли к одному из них; всю дорогу Люсинда молчала, старалась не смотреть на Михаэля, и не замечала, что он по-прежнему дрожит, словно в лихорадке. Но теперь, пересилив себя, Люсинда приветливо заговорила с ним:
— Михаэль, я уверена, вы до сих пор так и не согрелись — а все из-за меня. Хотите выпить с нами бокал горячего глинтвейна?
— Премного благодарен, мэм, но мне не положено. Прошу извинить, — прозвучало в ответ.
В ней снова поднялась волна ярости. Ах, вот как! Она почему-то почувствовала себя вконец униженной этим равнодушно-вежливым отказом, и ей, в свою очередь захотелось унизить его, указать на его место! Он не принимает хорошего отношения, ну что же — Люсинда будет говорить с ним исключительно как со слугой!
— В таком случае, будьте любезны ждать нас здесь. Я еще намерена прогуляться по городу до ужина, — высокомерно бросила она, и ласково обратилась к горничной: — Идем, Кэти, ты, я вижу, совсем замерзла.
Кэт бросила на госпожу встревоженно-вопросительный взгляд, не понимая, что на нее нашло, но та уже открывала стеклянную дверь. В большом нарядном зале было тепло, весело, играла музыка; Люсинда разглядела через окно застывшего в неподвижности Михаэля и едко усмехнулась.
* * *
В тот вечер в нее словно бес вселился — ей хотелось помучить Михаэля, вдоволь насладиться своей властью над ним. Они с Кэт гуляли по городу, любовались старинной архитектурой, ходили из лавки в лавку; Люсинда покупала подарки родным и друзьям, книги, открытки, веера, альбомы и прочее. Всеми этими покупками она нагружала Михаэля, хотя прекрасно видела, что его бьет озноб, что он устал и плохо себя чувствует. Если бы только он сказал ей об этом прямо, они, конечно же, сразу вернулись бы в отель. Но Михаэль молчал или, как испорченная шарманка, повторял свое: «да, мэм, разумеется, мэм, как вам будет угодно, мэм». Ну, так она тоже не умеет читать чужие мысли! Он не хочет говорить с ней по-человечески, значит — пусть терпит. В конце концов, она щедро оплачивает свои капризы!
— Мисс Люси, мне кажется, Михаэль болен, — тихо прошептала ей Кэт, когда они остановились на Театральной площади. — Взгляните, он едва может идти. Не лучше ли нам…
— Я еще думаю зайти вон в ту кондитерскую, — с полнейшим равнодушием перебила Люсинда. — Ты же помнишь, там делают восхитительные пирожные? А потом можно и возвращаться…