…Теплый летний ветерок ворвался в раскрытое окно, подхватил сложенные на столе листки, закружил по комнате. Некоторые из них плавно спикировали под диван, остальные рассыпались по полу. Проводник бросил взгляд на Сопровождающего, который даже не шелохнулся. Выругавшись, Проводник начал подбирать бумаги; в прихожей уже некоторое время слышался негромкий разговор, как будто кто-то вошел к ним без стука. Сопровождающий резко поднялся с кресла. Он приблизился к столу, пододвинул к себе исписанные листы… В его руке что-то щелкнуло, бумага вспыхнула холодным голубоватым пламенем — через мгновение от нее осталась лишь горстка пепла.
— Пора, — произнес Сопровождающий.
* * *
Мы проговорили тогда целую ночь, пока наконец не занялся рассвет — последний мой рассвет на родной планете. Я знал, что меня здесь не оставят: я нужен им, притом я слишком много знаю. Пока я не опасаюсь за свою жизнь, хотя… Когда я перестану писать, когда мои возможности иссякнут — рано или поздно это произойдет, — я превращусь в отработанный материал. Теосийцы не жестоки, но практичны — у меня нет иллюзий по поводу моей дальнейшей судьбы.
Я так и не нашел способа рассказать правду моим сородичам. Эти разрозненные листки — единственное, что я могу оставить после себя. Надеюсь, все же, Сопровождающий и те, кто прибыл сюда с ним, не догадаются обыскать все мое жилище — тем более, что мой дом завален рукописями, черновиками, планами, набросками, зарисовками, отдельными главами повестей. Джейане мало интересуются всем этим. Я спрячу записи; пусть тот, кто их найдет, окажется неравнодушным и попробует сопоставить это жалкое подобие прощального письма с событиями в моей последней пьесе, которую я написал буквально за час, под пристальным взглядом моего собеседника. Но он все же отвлекся, и мне удалось спасти хоть что-то… Надеюсь, что удалось.
Я знаю, что для моих сограждан я просто исчез. Но я все же надеюсь, что пусть и через много лет, кто-то все же найдет мои бумаги и узнает эту историю… Слышу за дверью незнакомые шаги — уже через несколько минут мне придется… (здесь записи снова обрываются)
— …А капитан-то наш последним в воду бросился, всех вперед себя пропустил… Ну и страх Господень был, доложу я тебе: корабль уже пылает, точно факел, снаряды вокруг рвутся, люди тонут… Слышу, зовет меня кто-то: «Аким, Аким, плыви сюда, пропадёшь!» Ну, я поплыл, только и знаю, что от обломков да осколков уклоняться. Зябко, жуть, волны захлестывают в нос, в рот, в глаза — головой кручу, ничего от солёной воды не видно. Глядь, там перевернутая вверх дном шлюпка плавает, уцелела каким-то чудом, а на ней — наших, с «Царевича», душ семь, али меньше, не видать. Протянул мне кто-то руку: хватайся, мол, да выбирайся сюда скорее! Я, это, забираюсь на шлюпку, и вдруг где-то невдалеке — голос дюже знакомый: «Помогите, братцы, помогите, православные! Утопну, спасайте!» А там и темнеет вовсю, бой навроде стихает, но стреляют еще где-то впереди… А позади уж и солнце заходит, не разглядеть ничего. Ну, я скомандовал: у кого сил нет — смотреть в оба, а прочим — грести кто чем может, хоть руками, хоть как. Сами спасемся ли, Бог ведает, а только не могу я сложа руки сидеть, когда товарищ наш во вражеском море пропадает…