При этом, судя по всему, я ему тоже не очень-то понравилась с первого взгляда. Когда утром, после завтрака, обхода лагеря и знакомства со всеми необходимыми службами, меня привели в лазарет, то первое, что я от него услышала, было:
— Ну, вот, ещё одна сердобольная. Почувствуешь, что не справляешься — собирай вещи и уматывай. Нам тут лишние плаксы не нужны.
Наверное, не являйся он начальником госпиталя, к которому меня приписали, я не сдержалась бы и нахамила в ответ. Пусть подобное поведение мне несвойственно, но терпеть незаслуженные обиды я не привыкла. Однако тут пришлось прикусить язычок и молча проглотить недовольство. Негоже ссориться с начальством ещё даже не приступив к работе.
Вот будет сегодня новое поступление и он сам увидит, что зря возводил на меня напраслину, обвиняя в непрофессионализме. Убедится, как в мои умениях, так и в том, что я прекрасно понимаю особенности работы с пациентами. Главное — не допускать чрезмерного эмпатического погружения. А лёгкое сопереживание и забота — только на пользу пойдут. Это я в академическом лазарете уже хорошо усвоила.
Как же я была самонадеянна! И хлынувший вскоре нескончаемый поток раненых и увечных доказал мне, что я ничегошеньки не знаю о настоящей войне, боли и смертях. Это был чистый ужас!
Первые подводы ранеными пришли ближе к обеду. В течение этого дня я не раз порадовалась, что так и не успела поесть, потому по первости что смотреть на открывшееся мне зрелище без содрогания и спазмов в желудке было невозможно. Потом как-то привыкла, постепенно абстрагируясь, и уже не так остро воспринимая.
За годы работы в лазарете и практики при хирургическом отделении городской больницы я не раз видела травмы разной степени тяжести. Была свидетелем, а после и помощницей на многих операциях и думала, что привыкла к виду крови. Даже разрезанные мышцы и внутренние органы не пугали меня своим видом, вызывая профессиональный интерес и жажду познания.
Но теперь, глядя на открытые рваные раны; животы, внутренности в которых оставались на месте только благодаря амулету краткосрочной стазисной заморозки; перевязанные окровавленными бинтами культи, на месте некогда здоровых, крепких рук и ног, меня откровенно мутило.
Мы работали не покладая рук, принимая и размещая раненых, а подводы всё шли и шли. В лагере не осталось никого, кто не был бы задействован в этой тяжёлой и скорбной работе. Разве что несколько человек с полевой кухни остались на своих местах. Пусть мы о еде пока и не помышляли, но раненых всё равно требовалось кормить. Да и персонал госпиталя на одной силе духа и патриотизме долго не протянет. Для остальных же дел нашлось более чем достаточно.