— Понятно, — покивал я и решил показать, что не лыком шит: — Рано сеете по глубокой и выровненной с осени зяби?
Глядя на дорогу, Яков Петрович снова чему-то загадочно усмехнулся, но промолчал.
Когда опять пошли неоглядные пшеничные поля, он остановил машину.
— Выйдем-ка на минутку.
Вошли в пшеницу. Колосья тяжелые, налитые.
— Хотите поспорить? Если найдете хоть одну овсюжину…
— Что, совсем нет?
— А посмотрите, посмотрите!
Раздвигая руками колосья, я прошелся туда-сюда и действительно, как ни всматривался, не нашел ни одного сорняка.
Проехали сколько-то еще и снова остановились.
— По ту сторону дороги — поля совхоза имени XIX партсъезда, такого же гиганта, как и наш, — сказал Яков Петрович. — Хотите взглянуть на их пшеницу?
Мы перешли через дорогу, и я не увидел пшеницы, перед глазами был сплошной овсюг с пустыми легкими метелками: семена уже осыпались, но Яков Петрович отыскал одну метелочку с застрявшими в ней несколькими черными, длинными и тонкими зернышками. На конце каждого зернышка шевелилась как бы волосяная ножка. С ее помощью, пояснил Яков Петрович, овсюжное зерно легко ввинчивается в почву на нужную глубину. Однажды осыпавшись, семена овсюга могут дремать в земле очень долго, лет до пятнадцати, частично прорастая каждую весну. И каждую осень из новых метелок будут осыпаться на землю новые партии семян…
Раздвинув ладонями метелки сорняка, я увидел под ними чахлые колоски пшеницы. А метрах в десяти позади меня, по другую сторону полевой дороги, золотилась на солнце густая, с крупными полновесными колосьями пшеница «Адамовского» совхоза. Я спросил:
— Если овсюг такой коварный и хитрый, почему же он не перебирается через дорогу и не прорастает хотя бы по краям вашего поля?
— А он меня боится! — и Орищенко весело, как большой ребенок, рассмеялся.
Предо мной сейчас стоял другой человек, совсем не тот, которого я видел пару часов назад за столом в кабинете. Этот был хотя и худощав, однако высок, строен и подвижен. Живой взгляд, выразительное улыбчивое лицо.
— Ну, а если серьезно?
Яков Петрович помолчал, пожевал соломинку.
— Если серьезно, то вам лучше этого не знать.
Опять какие-то загадки.
— Да что, в конце концов, происходит в вашем передовом совхозе? Почему мне лучше этого знать? Вы чего-то боитесь? — как помнится, проговорил я это непозволительно повышенным тоном и приготовился выслушать не менее резкую ответную отповедь.
Однако Яков Петрович спокойно, глядя на меня добрыми глазами, ответил:
— Вы знаете, я уже давно ничего не боюсь.
— Тогда в чем дело?
— Да мне просто жаль вашего времени: если вы напишете о том, как мы боремся с овсюгом, этого ни одна газета не напечатает. Да и редактор вашего журнала наверняка тоже хорошенько подумает, прежде чем дать добро такому материалу. Дело в том, что я не совсем точно выразился, сказав вам, что у нас нет овсюга…