— Ты должна была стать разменной монетой в моей войне с Клаудом.
Я кивнула, показав, что принимаю его слова. С моим, черт подери мужем, хотят воевать те, кто имеет хоть какой-то запас прочности, и хоть какое-то представление о морали. Но их единицы. И не все доживают до утра, потому что перейти дорогу мистеру Блэквуду и не поплатиться за это — нереально.
— Ты нашел кое-что у меня и забрал, — я взглянула на него из — под полуопущенных ресниц. — Значит, я больше не нужна тебе?
Не знаю, какой ответ я хотела услышать. Ведь если он воспользуется моим компроматом, то легко может сделать с Клаудом все, что угодно: сдать властям, отдать членам другой стаи оборотней для суда Линча, или даже самому совершить самосуд. А это значит, то теперь я ему не буду нужна для шантажа или вымогательства.
Но мое нутро, мое внутреннее «я» сопротивлялось, почему-то все внутри пыталось сказать мне то, что я была не готова услышать: я не хотела уходить. Мне не хотелось покидать мой плен, потому что тогда я бы лишилась тех крупиц внимания и заботы, что я не получала за последние годы своей жизни.
Это была какая-то не логичная ситуация, странные чувства: мне нужен был этот волк рядом, я хотела вдыхать его аромат, его запах, наслаждаться его близостью, ощущать его прикосновения на своей коже. Как же мне хотелось, чтобы все, что между нами произошло до того, как он раскрыл свою сущность, пропало. И я бы никогда не знала его, не ПОЗНАЛА, не ВКУСИЛА.
— Ты? — он перевел свой взгляд на меня, прошелся по обнаженным плечам, спине, рукам, ногам, и меня опалило волной. Казалось, что, если бы я была раздета, одежда бы вспыхнула на мне огнем. — Ты…
Вместо ответа он потянулся ко мне, поцеловал в плечо, а я не отстранилась. Он погладил мою спину пальцем левой руки и задержался возле татуировки — размазанной кляксы моей ужасной жизни. Я сжалась, ожидая вопроса, желая провалиться сквозь землю.
— Все мы имеем татуировки, — вдруг глухо сказал он мне в ухо, и моя кожа покрылась мурашками от его низкого тембра. — Кто-то — на коже, а кто-то — в груди, на сердце.
Я кивнула, опустила голову и сжала руки в замок на коленях.
— Это тату он сделал мне сам, в подвале, — от этого воспоминания во мне все перевернулось, сжалось и снова распрямилось. Глаза увлажнились, хотя я дала себе слово больше НИКОГДА не плакать, вспоминая об этом дне. И вообще — забыть, забыть как страшный сон, как ужасное видение, как самое постыдное, ужасающее злодеяние, причиненное мне, потому что бороться с этим у меня не было ни сил, ни возможности.