Я не дурочка, конечно. В таком возрасте всё знаю о сексе и возбуждении. Но я никогда ничего подобного не испытывала, хоть мне уже и двадцать один. Поэтому стою и гадаю: это оно или нет? Одно понятно: меня к Косте влечёт. Не уверена, что хочу его потрогать, но, наверное, была бы не против, если бы он ко мне прикоснулся.
Костя бросает на меня весёлый взгляд.
– Конечно, я буду немножечко поддаваться. Но так, чтобы он чувствовал вкус борьбы. И немножечко, но Вова будет проигрывать. Потому что нужно учиться как побеждать, так и поражения уметь принимать. Иначе будет думать, что самый умный и сильный, а на самом деле – игра в поддавки, которая ему не поможет стать человеком. Образно говоря.
– Он расстраивается, дует губы и, бывает, плачет, – предупреждаю честно, переживая, как Костя к этому отнесётся.
– Ничего. Слёзы вытрем, раненое эго полечим. А потом ещё и утешительный приз выдадим. Вкусняшку какую-нибудь.
– Я его в еде немного ограничиваю, – вздыхаю. – Было время, он недоедал, и я потом… в общем, стремилась дать ему всё самое лучшее. И перестаралась слегка. Теперь боремся с лишним весом.
По Костиным глазам вдруг поняла, что проболталась. Сказала лишнее. Взгляд у него потемневший, сердитый.
– Сонь, – бросает он нож и делает шаг ко мне. – Может, ты всё же расскажешь, что у тебя стряслось?
Он близко, очень близко. У меня перед глазами его мощная грудь. Беспомощно мотаю головой. Не могу. Не сейчас.
– Прости. Я не хочу об этом, – бормочу, чувствуя, как подступают слёзы. Надо успокоиться.
И тогда он меня обнимает. Простые надёжные дружеские объятия, когда я могу почувствовать его мужскую силу, но не испытываю ничего, кроме поддержки и облегчения.
Оказывается, это так хорошо: иметь рядом плечо, на которое можно опереться в минуты, подобные этой.
Костя
Что-то мне в последнее время слишком часто хочется хоть кому-нибудь морду набить. То это Толик, то господин Островский. Но больше всего я б в качестве боксёрской груши использовал этого урода, что Софье жизнь искалечил.
Ничего поделать с собой не могу – стойкая неприязнь и враждебность. Других чувств не испытываю. И то, что ребёнок голодал, – последняя капля моего терпения. Я рискнул всё же и попросил Соню всё рассказать. Естественно, она не захотела.
Терпение. Кажется, это слово станет мантрой на то время, пока я буду с Софьей рядом. До тех пор, пока она наконец-то не научится мне доверять.
Руки я, конечно, не удержал. И то, как она доверчиво ко мне прильнула, омыло теплом и сердце, и душу.
Я чувствовал к ней нежность. Что-то такое, чего ни к одной женщине не испытывал. Даже те чувства, что когда-то терзали меня по отношению к Алле Жалейкиной и рядом не стояли.