Вообще я только сейчас оценила: ведь он не всё подряд тянул из магазина, а выбирал под меня, мой рост, возраст… Ни одной сумасшедше-прекрасной вещи не приволок. Никаких вечерних платьев или шубу в пол.
Он… словно чувствовал меня, понимал. Это странно торкало меня, но поверить в то, что всё это просто так, я не могла. Страшилась: придёт завтра, и сон развеется. Хороший Костичек превратится в мерзкого Дениса. Или случится что-то такое, что снова убьёт ростки веры, что, несмотря на всё моё сопротивление, пытались пробиться сквозь асфальт моих ошибок и осторожности.
Я боялась. А Громов стоял рядом, как большой и вечный дуб, готовый спрятать меня от ненастья, укрыть ветвями от проливных дождей и прочих природных и неприродных катаклизмов.
Хотелось к нему прижаться и забыться. Довериться без оглядки. Прикоснуться пальцами к гладкой щеке и закрыть глаза, впитывая Костину надёжность, силу, уверенность. Но я не могла. Осторожничала, сторонилась его. Старалась, чтобы мы меньше соприкасались.
В какой-то миг меня озарило: я не его по-настоящему боюсь (хоть и это присутствовало в моих раздёрганных чувствах), а себя.
Мне всё это сейчас не нужно. Слишком больно падать. А я не могла себе позволить, иначе разобьюсь вдрызг, и не будет рядом никого, кто поможет мне собраться воедино.
Костя
Я готов был начистить Толяну рожу. Сорваться, найти его и врезать, чтобы не лез.
После звонка Софья стала ещё дальше, чем была. Вроде ничего не изменилось, но неуловимо пролегла между нами граница. Её не отодвинули ни варежки, которые Софье явно понравились – даже спорить не стала, ни прогулка, ни кафе, что сблизило не нас с упрямой, но очень ранимой девчонкой, а с её сыном.
Ну, хоть кто-то готов был меня любить. Причем не из-за подарков, а потому что я, кажется, нравился мальчишке.
Я отвёз их домой, понимая, что могу сколько угодно выпендриваться, но выше головы не прыгну. Терпение и время. Я умел ждать.
– До понедельника, – попрощался я с Софьей у подъезда.
– До выходных, – тяжело вздохнул Вовка, прижимая к груди коробку с паззлами.
– Ничего, – потрепал я его по шапке, – неделя быстро пролетит.
На душе было не очень: я Вовку жалел, но понимал, что если предложу Софье бросить «Лагуну», заниматься сыном и учёбой в институте, она меня не поймёт и никакую «руку дружбы» не примет.
Невольно вспомнился рождённый моим ревнивым мозгом «тот мудак», который заставил её пахать по ночам. Сейчас в роли «того мудака» выступал я и ничего пока не мог с этим поделать.
Осуждать легко. Делать – намного сложнее. Слабо успокаивало и оправдывало меня то, что Софья и мысли не допускает, чтобы я был её мужчиной, который заботится о ней.