– C’est presque un Anglais, – сказала женщина, – il s’appelle Milor[44].
Добродушный Милор позволял Селии делать с собой все, что ей хотелось.
Наконец папа, взглянув на часы, объявил, что пора трогаться в обратный путь. Подошел улыбающийся проводник: у него было что-то в руке.
– Посмотрите, что я поймал, – сказал он.
Двумя пальцами он держал прекрасную большую бабочку.
– C’est pour Mademoiselle[45].
И не успела Селия понять, что сейчас произойдет, он извлек откуда-то булавку и ловко пришпилил бабочку к тулье ее соломенной шляпы.
– Voilà que Mademoiselle est chic![46] – сказал он, отступая назад, чтобы полюбоваться своей работой.
Путешественники сели на мулов, и спуск начался.
Селия была несчастна. Она чувствовала, как бьются о ее шляпу крылья. Наколотая на булавку бабочка жила! Это было ужасно. Крупные слезы скатывались по щекам Селии.
Наконец папа заметил:
– Что случилось, крошка?
Селия замотала головой. Всхлипы стали громче.
– Что у тебя болит? Ты устала? Голова болит?
В ответ на все расспросы Селия только яростно мотала головой.
– Она боится лошади, – сказал Сирил.
– Не боюсь.
– Тогда чего ты ревешь?
– La petite demoiselle est fatiguée[47], – предположил гид.
Селия заливалась слезами. Все смотрели на нее, допытывались, в чем дело. Но как она могла признаться? Это значило обидеть проводника. А он хотел как лучше, ловил бабочку специально для нее, был очень горд тем, что додумался приколоть бабочку к шляпе. Как она могла вслух сказать, что ей вовсе не нравится его идея? И как это они не могут сами догадаться? От налетевшего ветерка бабочка сильнее забилась о шляпу. Селия зарыдала еще безутешнее.
– Поехали быстрее, – сказал встревоженный папа. – Мама была права. Зря мы не оставили ее дома.
Селия проплакала всю дорогу. Ее горе было безмерным. У гостиницы папа снял ее с седла и на руках отнес к маме.
– Ты была права, Мириам. Такие поездки не для маленьких детей. Я не знаю, почему она плачет. Наверное, у нее что-то болит или она устала.
– Нет, – промычала Селия, не переставая всхлипывать.
– Она боялась спускаться вниз, – сказал Сирил.
– Не боялась.
– А чего же ты плачешь?
Селия безмолвно уставилась на маму. Она не могла сказать. Причина ее страданий навсегда останется тайной для всех. Как же ей хотелось рассказать! Но, словно заколдованная, она молчала. Если бы только мама знала! Мама бы поняла. Но и маме невозможно было признаться, потому что все стояли вокруг, смотрели на нее и ждали, что она скажет. А Селия не сводила страдальческого, умоляющего взгляда с мамы. И – о чудо! – мама догадалась.