А она распарывалась по швам даже у рационального и циничного до последней капли крови Гаррета. Он долго хлопал глазами, пока я хлесткими ударами по лицу пыталась привести его в себя.
Входная дверь будто стиралась, выглядела недоделанным детским рисунком, которому не хватает красок, реалистичности и мелких деталей. Я пыталась зацепиться за нее взглядом, не дать Колыбели стереть из памяти ее облик, но мысли ворочались, как муха в жидком меду. Не находилось ни одного слова, способного описать дверь. Я не помнила, из чего она сделана, какого она размера, двойная она или одинарная. Помнила только, почему мы в нее не вошли.
— Все, — медленно шевеля губами, прошептал Гаррет.
Что — все, я не поняла, но переспросить показалось такой глупостью, что я не решилась открыть рот.
Кто-то позади запел — прямо за спиной, тоненьким, детским голосом, прозрачным и призрачным, как слеза буррика.
«Леди тлеющих углей, ты скажи-ка мне скорей…»
— Гаррет, не слушай ее, — кажется, закричала я, понимая, наконец, против чего мы вышли.
«Где ты бродишь в поздний час?
Может, в логове сейчас?»
Против того, что победить нам не по силам. Мы вышли против Города.
Разум Колыбели родственен Городу, так же, как разум Бонхарда. Они здесь по его согласию. Мы здесь тоже по его согласию.
Нам не выйти.
Не думай образами.
«Где же ты, где ты, милая Энн?..»
Не думай образами.
Реальность таяла вместе с дверью, старые камни колебались в очертаниях, скручивались в грязную спираль, покрывались туманом, а я трясла головой, пытаясь привести глаза в порядок.
Не думай…
Что-то говорил Гаррет, смотря прямо сквозь меня, и улыбался, безмятежно и привычно насмешливо. Так он всегда улыбался мне.
Но не сейчас.
Я постаралась прислушаться, но глупая песенка из далекого детства, напетая, кажется, Белль, звучала из-за спины слишком громко.
Я запоздало поняла, что так и не обернулась.
«Где же ты, где ты, милая Энн?»
Гаррет беззвучно и коротко засмеялся, показывая непривычно белые зубы и жесткий оскал. И что-то сказал. Но было уже неважно.
Позади него из тумана вокруг появилась фигура — тающая, непрерывно изменяющаяся, бурлящая черным туманом, словно стаканы в руках алхимиков.
Фигура тянулась к Гаррету, просительно протягивала руки, которые исчезали, не успевая достичь желанной цели.
«Где же ты, где ты, милая Энн?»
Я сжала губы, боясь привычно ответить, и замахала руками Гаррету, пытаясь привлечь его внимание. Но он все шевелил губами и смотрел сквозь меня, словно я уже растворилась в душной атмосфере лечебницы, не оставив даже тела.
«Где же ты, где ты, милая Энн?»