— Привет, — девушка слабо перебрала в воздухе пальчиками и выдавила кривую улыбку.
На место злости пришло тупое и вялотекущее раздражение. Ее бесила Патриция, Августино, стоявший грозной скалой за ее спиной, изысканное старье вокруг и она сама.
— Пока, — Николь развернулась на пятках и поплелась к дверям, обходя вампира как каменную статую.
— Не обижайся, — Августино чмокнул куклу в лоб, — ты тоже пыталась выгрызть мне горло.
Николь тяжело поднялась по лестнице, злой старухой прошла мимо восторженной Самиды и тревожного Арни, не поздоровавшись, потому что они пахли жизнью и сладкой кровью, которую она все равно от них не получит — Августино бесшумно следовал за ней и был готов в любой момент скрутить рабыню в бараний рог.
— Я могу остаться одна? — Николь остановилась в дверях, не поворачиваясь к молчаливому вампиру, — ты меня раздражаешь.
— Я знаю, — проворковал Августино, — не затягивай, золотце. И без глупостей.
— Самую большую глупость, я уже совершила, — со вздохом негодования она скрылась в своей комнате.
Даже горячая вода вызывала в ней досаду, а вкусные шампуни и мыло удручали мягким и нежным ароматом — она должна пахнуть смертью и гнилью, а не лепестками белых роз. Вот ради чего она бежала вперед — свербящего в груди чувства ненависти ко всему миру. Теперь Николь хотела убивать и причинять страдания, чтобы другие почувствовали эту гадливую обиду, которая лишала ее радости и веселого помешательства.
Девушка смотрела в зеркало и хотела изрезать на тонкие полоски элегантное коралловое платье до колен, которое выгодно подчеркивало ее хрупкость и бледность как у фарфоровой куколки. Николь ненавидела себя за то, что струсила перед смертью и стала жалкой дрянью, которой все помыкали и использовали в грязных интересах, а она радостно потворствовала всему безобразию.
— Наслаждайся, золотце, — она оскалилась в зеркало и пригладила полы пальто, — ты ведь этого хотела.
Она спустилась под пристальными взглядами Самиды и Арни вниз и молча направилась к входным дверям.
— Ты язык проглотила? — юноша вышел вперед, — тебя вежливости так и не смогли научить?
Николь обернулась и уставилась горящим взглядом на бьющуюся венку над воротом рубашки. Зачем ехать в город, если здесь есть то, что нужно? Юная и сильная кровь.
— Не ругайся, — Самида шагнула к девушке с раскрытыми объятиями, — ты прекрасна, Николь.
Фамильярка обняла подругу, которая ткнулась носиком ей в шейку, вдыхая запах молодого тела. Один укус, и даже Августино не сможет расцепить ее челюсти. Слабые и глупые фамильяры, у которых сердца так громко бились и дразнили голодную бедняжечку с клыками во рту. Это они виноваты в страданиях Николь, две мелкие мрази, живые и счастливые, а она больше никогда не испытает эйфорию смертного бытия.