«Главк Эфирский умрет бездетным!» – вспомнил я. И сразу же: «Зови Пегаса и держи уздечку. Это все, что от тебя требуется.» Правота слов отца сделалась для меня несомненной. Если бы я дал себе труд задуматься, я бы понял это сразу.
– Это не мог быть Персей! – возразил я. – Я умирал, я был на шаг от порогов Аида. Перед смертью к людям является Танат! Почему ко мне явился Персей?
– Ты умирал? Когда?!
– Когда укрощал Пегаса.
– Это было так трудно? – отец смотрел на меня с сочувствием.
– Очень, – я решил не вдаваться в подробности. Главку незачем знать про золотую уздечку и огнистую радугу. – Я был уверен, что это Танат. Персей? Нет, не могу поверить.
– Видения, – отец разлил вино по чашам. Разбавлять не стал. – Предсмертные видения. В них тебе может явиться кто угодно. Персей, Танат, Афродита нагишом. Однажды я так напился, что чуть не умер. Знаешь, кто мне мерещился? Твой дед. Он превратился в летучего барана. Летел, блеял, а на спине у него сидели мальчик и девочка. Представляешь? Утром я рассказал ему свой сон. Сизиф так отделал меня палкой, что я три дня не мог ни лечь, ни сесть. Ты видел Персея? В сравнении с бараном это пустяки.
– Пустяки, – согласился я.
– Мой сын, – отец осушил чашу до дна. Налил снова. – Взнуздал Пегаса. Летал в небе. Мой сын. Ты всегда был моим сыном. Всегда будешь. Знаешь?
Я кивнул.
Что-то блеснуло у меня на плече. Я опустил взгляд: да, фибула. Дар моря, память детства: возможно, подарок того, кого я вряд ли назову отцом. Мегарон оставался темным, но серебряная заколка поймала и отразила луч невидимого солнца. Мой сын, говорил ее блеск.
Сейчас на фибуле летел всадник на крылатом коне.
Я не удивился. Привык.
– Все складывается, мама. Обломок ползет к обломку, обрывок к обрывку. Слипаются, срастаются. Хорошо, не все, но многое, больше, чем я знал до того. Мне страшно, мама…
Дрожат звезды над Килленой. Плеяды спустились ниже, грозя земле катастрофой, венцом легли на вершину горы. Майя, дочь Атланта, слушает сына, вздыхает.
– Они ровесники, мама. Пегас и Хрисаор – день в день, миг в миг. Жеребенок? Раньше я не видел точного возраста парня. Век смертных краток, смутен для взгляда бессмертного. Сегодня увидел, мама. Тень, понимаешь? Призрак чего-то большего, стоящий за жеребенком. Я и предположить не мог, что это большее настолько велико. Больше великана, выше, шире в плечах…
Гермий ворочается с боку на бок. Бог забился в пещеру, в которой однажды родился. Считай, вернулся в материнскую утробу. Толща камня скрыла легконогого сына Зевса. Небесному светилу нет пути в недра вздыхающей тьмы. Разве что крохотное мерцание вползет на шаг от входа, ночным мотыльком залетит слабый трепещущий луч. Но мать всегда видит сына, где бы тот ни прятался.