– Новый пастух?!
– Эвритион, сын Арея. Я не знаю, как он попал сюда, на острова. Я не знаю, а он молчит. Он такой же скрытный, как и ты. Из тебя неделями слова не вытянешь. Ну и не надо. Я и так все о тебе знаю.
– Ты ничего обо мне не знаешь!
– Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь, – улыбнулась океанида. – Настолько больше, что ты и вообразить не можешь. Можно сказать, я знаю о тебе все. При первой нашей встрече меня ослепили чувства. Вода принимает форму сосуда, я стала глупой влюбленной девчонкой, забыв, кто я, откуда родом. Я и сейчас, случается, забываю, кто я, когда ты обнимаешь меня. Но у меня было время все обдумать, вспомнить и сделать выводы.
– Ты не понимаешь!
– Это ты не понимаешь, – спокойно сказала Каллироя. В этот миг я с ледяной ясностью увидел ее возраст и задохнулся от осознания своей жалкой юности. – Это был ты. Здесь, со мной, все это время. Ты не понимаешь, он тоже не понимает.
– Кто?
– Хрисаор. Я сказала «он»? Нет, ты. Это все ты.
– Не понимаю, – решительно возразил я. – И никогда не пойму. Я скорее умру, чем пойму.
– Умрешь, – согласилась океанида. – И поймешь.
– Папа, смотри! Смотри, как я умею!
Три глотки издали торжествующий вопль. Три правых руки схватили три плоских камня, каждый размером с блюдо для сладостей. Широко размахнувшись, Герион запустил камни веером по воде. И махнул мне двумя левыми руками: ну что же ты?!
– …восемнадцать, девятнадцать.
Я считал, завороженный зрелищем. Так делал Делиад, мой брат, когда я впервые решил сыграть с братьями в «лепешечки». С моими живыми братьями. Да, тогда они еще были живы. Они могли смотреть, завидовать и считать.
– Двадцать, двадцать один…
Камни скрылись в искристой дали. Сгинули в золотистом мельтешении. Я хотел сказать Гериону, что он молодец, и не успел. Искры, золото – все это рикошетом вернулось обратно.
Радуга упала мне на голову.
Перед тем, как огонь сжег дотла мою способность видеть, слышать, чувствовать, я опустил голову, словно пытаясь спрятаться от удара, и взгляд мой наткнулся на фибулу с Пегасом. Нет, без Пегаса. Крылатый конь улетел, вместо него на заколке красовался серебряный человечек. Он был выкован грубо, лицо намечено двумя-тремя черточками – и все равно я ни мгновения не сомневался, кто это.
Я, Беллерофонт.