Там она царила. Дралась, целовалась, пила пивас из необъятных "сисек", подносимых в дар неразборчивой Таньке разными "ухажёрами".
Тима Танька-Грибок беспричинно ненавидела. Наверное, потому что у Тима есть "такая" мама, и он еë любит.
Сама то Танька-Грибок решила, что матери у неё нет. О чëм и заявила ей, когда та вернулась во двор "из отсидки".
Недолгая рукопашная схватка в просанном подгрибочном песке, расставила всë по местам.
Хромающая Танькина мать удалилась из двора навсегда, а Танька-Грибок с подбитым глазом, утешилась в объятьях очередного хахаля.
~
Танька-Грибок ненавидела Тима громко, но не больно.
Она обзывала его, плевала в спину, кидалась в лицо пустыми пластиковыми "сиськами".
Работала Танька всë в том же СМУ, что и Тим. Она была крановщицей. Иногда Тиму прилетало от взбеленившейся девицы металлическими чалками, которые "случайно" мотанулись на стреле крана в сторону зазевавшегося вязальщика, норовя столкнуть его с парапета вниз.
Но Тиму было всë равно. Он накрепко был пристëгнут к страховочному тросу. Как и обещал маме.
~
День тот был ослепительно ярким, солнечным.
Вот на это солнце и вышла мама из своей тени. Она позвала Тима, попросила поставить чай и принести сушек, и свою недовязанную "шаль на заказ".
–Тимур, сынок, лети на море. И «улети» меня с собой. – Прозрачная мама светилась от пронизывающих еë солнечных лучей. – Высоко-высоко по небу синему, к морю синему.
И мамы не стало.
Зато стало ужасно шумно. Как будто, стены маленькой квартиры Тима истончились и исчезли вместе с мамой. И тишина, которую они вместе сдерживали столько долгих лет, лопнула, как мыльный пузырь.
Весь гвалт города, вдруг, ворвался в закрытые окна и двери. Застучал, загремел, застонал, засвистел, залаял.
Скрип табуреток, топот хлопотливых всезнающих о поминках соседок, всхлипывания тëти Любы, бормотание священника, скрежет ложек, звон рюмок, хруст раздаваемых носовых платков.
И трубный вой Таньки-Грибка.
Она забилась в угол кухни, и делала вид, что нарезает хлеб.
А на самом деле… Танька выла. Выла тем исконным русским плачем-причитанием, что можно услышать только на похоронах да на поминках.
Танька рассстанывала недорезанной булке всю свою непутёвую жизнь, все свои мечты, потери, желания и боль женского бытия.
~
-Тимошечка, – сладенько замурлыкал кто-то прямо в ухо окаменевшему Тиму, – мы учились в школе с тобой, помнишь?!
И уже громче и резче, как сковородкой по лбу: "Заткнись, Танька. Вали отсюда, алкашня!"
И мягкая Маринкина грудь уютно приняла бесчувственное лицо Тима, настойчиво ткнув его носом прямо между двух тёплых полушарий.