- Кончить тебе на грудь, - отвечает он незамедлительно хриплым голосом, - Перегнуть через спинку дивана, так чтобы ноги оказались навесу, и насаживать на себя, держа за бедра. Заставить тебя раскрыться и ласкать себя…
Я не могу сдержать стона.
Перехватываю телефон поудобнее, задираю большую футболку, в которой легла сегодня спать, и раздвигаю колени, прикасаясь пальцами к промежности.
И только потом спрашиваю:
- Я полностью раскрыта. Как ты хочешь, чтобы я трогала себя?
Пауза.
И грубое ругательство.
- Мягко ласкай клитор. Скользи вверх-вниз, но не надавливай. Теперь только кончиками пальцев, по кругу, все ускоряясь… А сейчас введи два пальца в себя… и трахай себя ими, представляя, что это я…
Я снова стону.
И судя по тяжелому дыханию и звукам, Артем тоже не лежит просто так. Мы бормочем почти бессвязно, сонастроенные даже на расстоянии, и кончаем почти одновременно. И только после этого желаем друг другу спокойной ночи и завершаем звонок.
Я улыбаюсь, когда засыпаю. И встаю тоже с улыбкой и уверенностью, что все будет хорошо.
Вот только все… не очень хорошо.
Интерес к моей персоне превращается в смешки за спиной со стороны сотрудниц и задумчивые и внимательные взгляды - со стороны сотрудников. Первые будто определились уже, что я не на своем месте - и долго там не устою. Вторые - что ко мне надо присмотреться повнимательней, что-то же нашел во мне Зимин.
И то, и другое одинаково противно.
Находятся и те, кто жаждет жарких подробностей. То ли по глупости, то ли рассчитывая на мою глупость, они напрямую спрашивают, как мне удалось захомутать всеобщего любимчика и через что пришлось ради этого пройти.
Я держусь.
Но потом попадаю в кабинет к начальнику юридического отдела.
И строгая дама лет под пятьдесят, чье имя я не запомнила, брезгливо кривя губы, тычет мне в лицо бумажками, где четко, черным по белому написаны всякие страшные слова про субординацию и прочие внутренние положения.
И тогда только реально теряюсь.
Одно дело местные кумушки - это еще можно выдержать, мерзкая Валентина - это еще можно списать на ее ревность и мою неуверенность, но совсем другое, когда тебя чуть ли не обвиняют в домогательствах на рабочем месте.
Наверное, дама что-то видит по моему лицу, потому что в ее глазах мелькает неуверенность.
А я чувствую, что меня накрывает дикой злостью. Молча встаю и выхожу из большого светлого кабинета на девятнадцатом, бездумно иду в конец коридора, толкаю дверь на лестницу, а потом быстро-быстро бегу вниз, куда-то на свободу, на улицу, к нормальным людям, надеясь выдохнуть весь огонь и избавиться от желания расправиться с несколькими сотрудниками.