— Кгм… — снова откашлялся констебль Норрингтон. — А когда наступила смерть, как вы думаете, мистер Уотсон?
Я снова добросовестно осмотрел открытые участки тела. Кисти рук были синюшного оттенка, то есть труп провисел здесь не менее восьми часов, а учитывая температуру…
— Толком сказать не могу, но, полагаю, не позднее двух часов ночи. Кто будет производить вскрытие?
Норрингтон удивлённо посмотрел на меня:
— Да вы же, доктор! Ну, то есть, если захотите, конечно…
Создавалось впечатление, что в этом городишке вообще нет компетентного врача!
— Хорошо, я исследую тело.
* * *
На своём веку я повидал немало смертей, однако убийства женщин всегда производят на меня удручающее впечатление. Мы не на войне, где солдаты калечат друг друга во имя интересов своих стран, да и женщины наши — совсем не солдаты. Потому из операционной, арендованной полицией у одного из местных врачей — того, у которого было слабое сердце — я выходил мрачным. Перед глазами стояли царапины на внутренней стороне бёдер покойной, царапины, почти скрытые за синевой огромного тёмно-синего трупного пятна, разползшегося по ягодицам и бёдрам девушки. Оно уже начало спускаться вниз по ногам, но всё ещё вполне очевидно указывало на способ убийства.
Впрочем, странгуляционная борозда указывала на него с ещё большей явственностью.
Кроме этого, имелось ещё кое-что…
— Глэдис Бейкер задушили, — сообщил я констеблю Норрингтону. — Убийство произошло между одиннадцатью вечера и двумя часами ночи, точнее сказать не могу. В момент смерти убитая сидела, убийца подошёл сзади и накинул её шею…
— Шнур от колокольчика, которым постояльцы вызывают прислугу в номера, — отозвался мрачный констебль Норрингтон. — Убийца срезал его заранее в двенадцатом номере, он как раз сейчас пустует.
Я вздрогнул.
— Понятно. Покажете мне его потом, констебль, надо всё оформить как следует. Затем убийца на некоторое время оставил девушку — на полчаса или час, сказать точнее не могу, — а затем подвесил на кружевах.
— Это… довольно дорогие кружева, — младший констебль Пэджет старался держаться, но его выдавал неестественно-бледный цвет лица. — Они взяты у миссис Калп… эээ… украдены из её шкафа, где она хранит вещи для рукоделия. Это крепкие кружева из Хонинтона, те, которые любит Её Величество…
Я понимающе кивнул. Мэри тоже покупала хонинтонские кружева, каждый раз вспоминая, что королева Виктория, да хранит её Господь, на свадьбе была именно в них, в отечественных, а не каких-то там брюссельских или фландрийских. Мне подобные проявления патриотизма казались очень милыми, и может, поэтому я смотрел сквозь пальцы на стоимость этих, столь любимых женщинами, финтифлюшек.